1. На всей земле был один язык и одно наречие.

2 Двинувшись с востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там.

3 И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести.

4 И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, чтобы прославить свое имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли.

5 И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.

6 И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что они затеяли такое; теперь не будет для них ничего невозможного;

7 сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.

8 И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город [и башню].

9 Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле.

(Ветхий завет.Бытие, 11)

Американский социальный психолог Джонатан Хайд считает, что лучшей метафорой для технологичесого прорыва, случившегося в Америке в 2010-е годы и для раздробленной страны, в которой мы ныне живём, является миф о Вавилонской башне.Использование мифа в качестве метафоры сообщает мысли некоторую красочность, но познавательное значение такой операции ничтожно. Это примерно, как кипячение воды на крышке лаптопа – возможно она немного согреется, но уж точно не вскипит. Из истории башни психолог извлёк только образ смешения языков, долженствующий символизировать всеобщее разобщение людей, которым, по его мнению страдает современное общество. Он считает, со времени этой давней катастрофы человечество не оставляло надежды вновь обрести единство и обрело его, построив новую Вавилонскую башню – систему электронных социальных сетей с гуглопереводчиком, преодолев наконец языковое разобщение. Тут у него имеет место некоторое нарушение последовательности, поскольку первая-то башня строилась как раз при полном взаимопонимании, и лишь вмешательство Высшей силы прекратило этот проект, смешав людям язык.

У Хайда роль божества играет сама башня, неожиданно оказавшаяся не символом единства, а инструментом разобщения. Дальнейшие его пояснения безусловно заслуживают внимания.

Одним из активных строителей новой Вавилонской башни был Марк Цукерберг: «Сегодня наше общество достигло ещё одной поворотной точки, - писал он в своём обращении к инвесторам. – С помощью нашей программы мы надеемся изменить способ, которым люди распространяют информацию и используют её. Предоставляя им возможность делиться информацией, Фейсбук поможет вновь преобразовать многие из наших основных общественных институтов и промышленное производство».

К сожалению, ему нечего было сказать о сути преобразований, которые он пообещал. Но таков интеллектуальный уровень тех, в чьих руках находятся сейчас самые передовые технологии – наивная концепция человеческой психологии, слабое  понимание хитросплетений общественных институтов и полное пренебрежение ценой, которую обществу придётся заплатить за их инициативы.

И результаты их деятельности, естественно, не оправдывают ожиданий. Дав публике неограниченную возможность вываливать на всеобщее обозрение тот хлам, который в обычных обстоятельствах принято держать при себе, социальные сети пробудили в людях самые низменные черты – слабость мышления и склонность к назиданиям, вызвали шквал бессодержательной полемики, острое разделение общества на множество враждующих групп и привели к резкому обострению разногласий, разумеется присутствовавших и раньше, но благополучно разрешавшихся в рамках тех самых институтов, которые не устраивали преобразователей.

Всё это подозрительно похоже на правду. Ситуация выглядит печальной и угрожающей. Но чем же поможет нам соотнесение её с мифом о Вавилонской башне? А ведь это не первый случай.

В последнее время в памяти всё чаще всплывают сюжеты древних мифов. Как будто явно обнажающаяся неспособность справиться с положением с помощью привычных средств – организационных, политических, экономических или научных, заставляет искать средств иных и обращаться к прежнему опыту человечества. Скорее всего, инстинкт нас не обманывает. Сложность в том, что поверхностное сходство мифического сюжета с жизненной ситуацией, которую мы пытаемся разрешить, мало чем помогает.

Испытание Потопом и судьба истреблённого им человечества, как и выжившей семьи Ноя, необычный способ очищения Авгиевых конюшен Гераклом или вот этот случай смешения Богом языков строителей Вавилонской башни, что привело к остановке работ и полному разобщению людей, слишком напоминают нынешнее, быстро развившееся в обществе взаимное непонимание, масшаб и неподъёмность накопившихся проблем и общее предчувствие надвигающейся катастрофы. Но вера в то, что мифы предоставят нам инструмент для спасения, ни на чем не основана. Вернее, в основе её лежит усвоенное человечеством в последние несколько столетий, псевдонаучное представление об инструментализме, о прагматическом всесилии человека. При таком подходе к нему миф остаётся немым.

Миф – могучее средство познания, но он требует особого умения им пользоваться, как особого умения требуют наука или искусство. У мифа есть свой язык, которым следует владеть, чтобы извлечь из него мудрость. Если видеть в нём только метафору, он не откроет истинное своё содержание.

Те, кто создавал мифы, не были странными одиночками, стоявшими вне общества и сочинявшими свои истории неизвестно зачем. Творение мифа предполагало, что те, кто его услышат, обладают способностью различить в скрытую нём истину, важную для всех. Следует признать, что способность эта была дарована отнюдь не каждому, и уже с самого начала возникла традиция поверхностных толкований мифа, подчинённых тем или иным преходящим общественным веяниям. Необходимо также отличать события мифа от способа его изложения, в который, соответственно времени, уже могут проскользнуть интерпретации этих событий, предваряющие и суживающие их содержание.

Тем не менее, до поры до времени способность глубокого восприятия мифа сохранялась, пока не подверглась последовательному и жестокому осмеянию в эпоху Просвещения, а затем во времена Промышленной и технической революций, в которых мы продолжаем жить и сейчас, и была окончательно вытеснена из сознания человечества. Сейчас можно с уверенностью сказать, что навык этот утрачен.

Сами мифы, однако, в памяти человека сохранились. Беда в том, что мы не знаем, что с ними делать.

Попробуем, однако, ещё раз взглянуть на миф о Вавилонской башне и постараемся оставить в стороне любые толкования, равно как и нашу склонность к использованию мифа в качестве метафоры.

В соответствии с исходным текстом, события таковы: вскоре после Потопа люди начали размножаться, но все они говорили на одном языке. Придумали обжигать кирпич. Решили построить башню, которая должна была возвыситься до неба. Бог сказал: «Вот, один народ, и один у всех язык; и вот они затеяли такое; теперь не будет для них ничего невозможного. Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого». И рассеял их Господь оттуда по всей земле.

Теперь – примеры поверхностных, безграмотных, в сущности, толкований этих событий:

 1. Люди строили башню с намерением пронзить небеса топорами, чтобы слить всю воду, содержащуюся в них, и таким образом сделать невозможным для Бога в случае Его гнева навести на мир еще один потоп. (Рабби Шела).

Можно только улыбнуться произвольно сочинённым рабби топорам, но он видимо невнимательно читал Писание. Бог уже пообещал Ною не прибегать больше к потопу.

 2. На самом деле люди разделились на три группы, и у каждой были свои собственные планы на башню. Первая группа планировала подняться на нее, чтобы быть в безопасности, если наступит еще один потоп (опять невнимательное чтение Библии). Вторая хотела использовать башню как место, с которого удобнее всего поклоняться звездам. А третья группа фактически собиралась забраться по башне наверх, ближе к небесам, и оттуда сразиться с Богом. (Рабби Ирмия Бар Элазар).

 Очень трогательно звучит это самоуверенное «на самом деле». Но вновь – абсолютно произвольные популистские фантазии.

 3. Башня должна была быть увенчана статуей человека, держащего в руке меч – это настоящий акт неповиновения Богу, которого люди надеялись побороть. (Таргум Йерушалми).

 Непонятно, откуда вдруг взялась статуя, да и сама идея богоборчества.

 4. Люди боялись, что небеса будут обрушиваться на землю регулярно с периодичностью 1656 лет, потому что Всемирный потоп произошел в 1656 году от сотворения мира. И люди решили просто построить подобие подмостков, чтобы поддержать небеса в следующий раз. (Мидраш).

5. Люди воспринимали потоп как естественное явление, которое произошло в результате движения небесных сфер и их расположения в небе. Целью возведения башни было как-то повлиять на потенциальную угрозу того, что они искренне считали естественным погодным явлением. (Маараль).

Помимо совершенно посторонних спекулятивных ссылок на якобы исторические и научные данные, эти толкователи, похоже, не помнят, что Потоп был Божьим наказанием.

 6. План размещения идола на вершине башни был таким, чтобы строение получило всеобщее признание как самый высокий храм и величайший бог в мире, что превратило бы его в центр поклонения для всего человечества – и тогда правитель башни стал бы управлять всем миром. (Рабби Овадия Сфорно (15-16 вв.).

 Тут очевидно влияние позднего, уже Ренессансного опыта. Никакого «всего мира» в то время не существовало, строителям ещё не о чем было хлопотать.

 7. Построить некий памятник, который будет видно с очень большого расстояния. Люди хотели поселиться вместе и решили, что все они останутся жить рядом с башней и никогда не отойдут от нее. А любой, кто заблудился и отойдет слишком далеко от поселения, сможет вернуться домой, ориентируясь на башню. Однако это противоречило плану Бога, который создал мир, чтобы мы наполняли его и делали его лучше. (Рабейну Бахья (13-14 вв.).

Этот интерпретатор предполагает также, что люди, возможно, действительно создали первый молниеотвод. Они знали, что Бог обещал не спускать на мир еще одно наводнение (этот всё же помнит кое-что), и боялись, что вместо этого Он накажет бунтовщиков с помощью огня. Люди надеялись, что башня сможет спасти их от всех подобных ударов с использованием электричества, который сможет послать Бог.

Помимо явного противоречия со словом мифа о том, что люди уже знали о своём предстоящем рассеянии, здесь мы встречаем ещё и редкий пример научного анахронизма.

8. Люди поколения Вавилонской башни были первыми социальными инженерами, которые надеялись создать утопическое общество, где все жили и мыслили как единый организм. Они боялись, что если отдельные люди образуют свои колонии и города, они будут развивать свою собственную культуру и уникальный образ жизни. А им хотелось, чтобы все жили в одной контролируемой среде, чтоб все человечество оставалось культурно однородным. Башня служила базой, вокруг которой могли бы поселиться все люди их планируемой колонии – никто не покидал бы своих ближайших окрестностей. Проблема этого плана заключалась в том, что это был первый шаг к тираническому государственному режиму, в котором не допускалось никаких свобод слова и самовыражения, и именно поэтому Бог разделил всех на отдельные народы. (Нацив, Рабби Нафтали Цви Йеуда Берлин, глава знаменитой Воложинской ешивы 19 века).

Этот уважаемй рабби уже испытал влияние многих исторических событий, в том числе и Французской революции и, возможно, промышленной.

Совершенное бессилие справиться с постижением мифа демонстрирует один из поздних пересказов его сюжета, в который включены фрагменты прежних толкований:

«В то время люди жили в согласии друг с другом. Их объединял общий язык (святой язык иврит) – язык, данный самим Богом Первому человеку. У них были общие ценности: все они хотели жить в безопасности – без войн, без каких бы то ни было катаклизмов (например, еще одного Потопа), стремились создать благополучное общество во главе с сильным правителем. При этом их общей целью было утвердить величие человеческого рода, добиться «независимости» от Создателя мира.

Для этого и понадобилась Башня. Одни предполагали, взобравшись на нее, спастись от Потопа. Другие считали, что жизнь всего человечества в одном месте поможет избежать войн. Третьи собирались установить на вершине Башни идолов, поклоняться им и управлять миром без помощи Бога. Четвертые пошли еще дальше: они хотели вложить в руки идола меч, чтобы таким образом угрожать Богу. Среди строителей были и такие, кто вообще не допускал возможности Высшего управления миром. По их мнению, Потоп был всего лишь природным явлением, случающимся раз в 1656 лет (такой срок прошел от Сотворения мира до Потопа). Чтобы этого больше не случилось, они хотели подпереть небесный свод высокой башней».

Хороша же эта «жизнь в согласии». И какое ещё нужно смешение языков? Такое впечатление, что, завершая рассказ, эксперт уже не помнит с чего начал. А главный образ мифа – смешение языков теряет весь свой смысл при перечислении радикальных разногласий среди самих строителей.

Легко заметить, что все такого сорта толкования отражают противоестественный процесс. Люди не относятся к мифу, как к самостоятельной данности и не пытаются его осознать, а используют его для подтверждения собственных убеждений. Интересно, что для такой цели они используют всё-таки именно миф, стало быть в глубине души чувствуют, что он обладает какой-то загадочной властью. Но суть этой власти остаётся им неведомой, и познавательная польза от их толкований весьма невелика.

Отметим, что ни одно из толкований не может внятно обосновать ни причину строительства, ни неприятие его Богом. Правда, на это нет точных указаний и в самом мифе.

Что же всё-таки можно понять из самих обытий (фактов), не прибавляя к ним собственных домыслов?

Люди жили, постепенно совершенствуя свои технические способности. Вот придумали для строительства обжигать кирпич вместо обтёсывания камней. Затем решили построить гигантскую башню, значительно отличавшуюся от их жилищ. Практической пользы в ней не было, стало быть это было выражением каких-то высших чувств, возможно – гордости собственной силой и воображением: «Чтобы прославить свое имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли». Но нет в их плане и речи ни о служении или поклонении Богу, ни о противостоянии Ему.

Стрительство, видимо, шло успешно, и любопытствующему Богу, который спустился, было на что посмотреть. Его вывод: «Вот что они затеяли такое; теперь не будет для них ничего невозможного».

Единственное, что миф открывает в реакции Бога, это что на него произвели сильное впечатление неожиданно достигнутые людьми успехи в техническом развитии, но он предполагает, что эти успехи могут привести человека и к негодной деятельности.

Тогда он смешал им язык – в сущности наградил человечество множеством разных языков, не запретив, между тем, каждому со временем овладеть не одним. И рассеял их – ускорил их распространение по Земле. Таким образом он помешал строительству и остановил прогресс – скорее, значительно замедлил его, поскольку взаимному непониманию из-за разных языков, не суждено было продолжаться слишком долго.

Можно ещё наверно, без опасения привнести в миф посторонний мотив, прийти к заключению, что Бог увидел в деятельности человека недопустимый разрыв между его техническими способностями и духовным состоянием. Саму башню он оставляет в покое, всё, чем он её характеризует, это – «такое». Она интересует его только как воплощение бессмысленной траты неуёмных сил. А среди «ничего невозможного», по его мнению, может в будущем оказаться и нечто гибельное.

Тут нет вроде бы лишнего. К тексту не прибавлено ничего постороннего, кроме минимальных пояснений самих фактов и слов действующих лиц. Нет в таком прочтении мифа как будто и явных противоречий, ничто не вызывает немедленных сомнений или возражений, и вместе с тем, за этой историей встаёт неявный смысл, имеющий отношение к судьбам человечества и всего Мироздания.

И тогда, возвращаясь к этому мифу в новых исторических обстоятельствах, мы можем с его помощью глубже, основательнее в них ориентироваться. Задуматься, например, не является какое-либо из наших последних технических достижений и в самом деле новой Вавилонской башней? И достаточно ли мы развили свои духовные и нравственные способности, чтобы пользоваться этим достижением разумно, а не погубить себя с его помощью?

Иными словами, не следует ли нам пересмотреть наши предпочтения в средствах усовершенствования своего бытия? И вместо горячечного увлечения развитием технологии, обратиться к углублённому изучению самих себя – нашей философии, психологии, искусства, в том числе и мифов. А для того – вернуть себе способность читать книги.

Но речь вновь идёт не об аналогиях, а о неизменных принципах Бытия. Наверно не стоит ждать вмешательства высшей силы, которая нас образумит и накажет смешением языков – мы уже и так в значительной мере разобщены и плохо понимаем друг друга, даже преодолев языковые барьеры. И у этого явления есть видимо свои причины. Может быть для их объяснения существует какой-то другой миф.

Познание осуществляется на разных уровнях – религиозном, мифическом, рациональном (в том числе философском) и художественном. Утончённость, усложнённость и продуктивность этих средств свидетельствуют не об их сравнительной исторической ценности, а о смене предмета исследования – для соответствующей каждому области они все совершенны.

Но отдавая преимущественное внимание одной из областей за счёт остальных, мы обедняем процесс познания, замедляем его и ограничиваем своё представление о Мироздании – по существу, искажаем его.

Для естественного развития этот процесс должен продолжаться на всех уровнях одновременно. В любом случае, ни один из них не должен быть забыт или на долгое время выключен, поскольку они опосредованным образом влияют друг на друга, помогая составить наиболее полную картину мира.

Буквальное историческое развитие не обеспечивает такого равновесия. В отдельные эпохи человечество к сожалению предпочитает не разбрасываться. Можно считать, что в Древнем мире основным уровнем познания были мифотворчество и философия; на пороге новой эры и в Средние века таким излюбленным уровнем стала религия; в период Возрождения на первое место вышло искусство; а в новые времена – наука. Но в той или иной степени до сих пор присутствовали все четыре.

В последние двести лет религиозный и мифический уровни были окончательно подавлены интенсивной активностью на уровне научном. Художественный же уровень использовался всё реже, всё медленнее развивался, затруднённый обилием ложных экспериментов и коммерциализации, и в значительной степени атрофировался. И наконец, из всех инструментов познания осталась одна наука, но и та начала хромать. Из-за отсутствия необходимого взаимодействия и поддержки активности на других уровнях, ориентации на прикладное использование и организационных (рыночных) ограничений научный способ познания также начинает деградировать. Откуда же возьмутся новые идеи?

Парадоксальным образом, при невероятно увеличившихся знаниях о мире, его единая картина, как и представление о месте человека в нём потускнели даже в сравнении с анахроничными представлениями Древнего мира и Средних веков. И в этом явно сказывается отсутствие мифологического, религиозного и художественного уровней в способе нашего мышления.