Большинство принципов, по которым якобы функционирует Вселенная, знакомы нам не в строгом научном изложении (которое ещё далеко не завершено) и даже не в сложных философских конструкциях (которые часто вступают в соперничество и видоизменяются), а в образных формах мифа. И это, своего рода благословение, переданное нам древними поколениями. Впечатляющие мифические образы легко доступны сознанию и в совокупности составляют целостную картину мироздания, без которой нам невозможно было бы на этом свете ориентироваться. То, что эти картины отличаются друг от друга именами и историческими подробностями, в соответствии с тем или иным религиозным умонастроением, такой ориентации не мешает, поскольку во всех них есть очевидные параллели, которые нетрудно заметить.

Именно этот единый мир мифов лежит в основе так называемого культурного наследия, которое, худо-бедно, позволяет нам удержаться в пределах разумного существования.

Но похоже, что организующее влияние этого наследия постепенно ослабевает. В последнее время нам приходится наблюдать явления, которые не охватываются даже богатейшим миром мифа. Естественно, начинает страдать и наша ориентация, что повергает людей в растерянность и уныние. Об этом свидетельствуют названия критических трудов последних десятилетий: «Эпоха ярости», «Век ненадёжности», «Гибель экспертизы», «Культура жалоб», «Конец Американского сознания», «Свободный рынок мёртв», «Верхом на тигре»…

(“The Age of Anger” by Pankaj Mishra; “The Death of Expertise” by Tom Nichols; “Shock Doctrine” by Naomi Klein; “The Culture of Complaint” by Robert Huges;“The Free Market is Dead” by Chris Hughes; “Riding the Tiger” by Julius Evola; “Closing of the American Mind” by Allan Bloom.)

Кризис как будто охватил практически все области человеческого мышления и деятельности – от общей культуры и образования до разочарования в науке, религиозного вакуума, тупика в политической и экономической сферах, беспомощности в сохранении окружающей среды, психологической анемии и, в целом – утраты смысла существования.

Так называемые «движущие силы эпохи» – когда нам удаётся их уловить – являют себя как силы либо разрушительные, либо не способные предложить решения ни одной из названных проблем. Две самые многообещавшие идеи последнего времени, как оказалось, активно работают против своих обещаний. Научно-технологическая революция и свободный рынок, предполагавшие обеспечить всеобщее благосостояние, увеличивают разрыв в материальном благополучии; а информационный взрыв, предназначенный объединить людей, всё больше разделяет их и обращает друг против друга. Остаётся лишь догадываться, каким устрашающим ликом обернётся столь чаемая ныне глобализация.

Отмечая, что наше время отличается рядом явных характеристик вредного толка – утрата опоры, общее смятение, духовная немощь, экзистенциальная повреждённость, отрыв от действительности, постоянное отсутствие равновесия – исследователи пытаются найти ему единое определение по примеру прежних эпох подобных «Тёмному средневековью», «Возрождению» или «Просвещению», в надежде, что такая определённость подскажет пути выхода из кризиса.

Но и такой систематизации действительность не поддаётся. И отчаявшись найти подходящее название, специалисты готовы отказаться от самого понятия эпохи, как конечного исторического периода, считая, что это понятие устарело, и время наше вообще не требует какого-либо определения. Такая вольность в обращении с традиционными понятиями тоже весьма свойственна новым временам и в свою очередь говорит об интеллектуальной вялости и неразборчивости. В данном случае искажению подвергается сама семантика.

Другими примерами подобного надругательства над семантикой являются укрепившееся пренебрежение как раз понятием мифа, которое заставило использовать его для обозначения широко распространившейся пустой выдумки, ложной идеи; и попытки обесценить понятие культуры введением дополнительных определений, вроде ложной или порочной культуры.

Можно оставить усилия найти название времени и обратиться к традиционной доктрине исторических циклов. С этой точки зрения современная эпоха со всеми наиболее типичными для нее явлениями будет соответствоать конечной фазе цикла.

Итальянец Юлиус Эвола, как и прежде него Освальд Шпенглер, считали бесполезным сопротивляться движущим силам цивилиизации, приближающей к своему концу. Хотя, по мнению итальянского философа, важно не поддаться впечатлению всемогущества и мнимого триумфа сил эпохи, но предоставить им развиваться свободно – пользуясь его метафорой, «оседлать тигра», сохраняя при этом твердость и готовность вмешаться, когда хищник, который не в силах наброситься на своего седока, устанет бежать.

Возможно, в период активной дейтельности Эволы (середина прошлого века) традционное культурное наследие ещё не потеряло своего влияния. Сейчас приходится задать вопрос: а с чем мы, в нашей растерянности, способны будем вмешаться, когда завершится нынешний цикл? Тем временем, увлекательная верховая прогулка на тигре продолжается – если конечно принять метафору итальянского философа и допустить, что нам удаётся этого зверя оседлать.

И вот, при всей инстинктивной неприязни к критической позе в отношении традиций мировой культуры, приходится предположить, что та часть её, которая связана с мифологическим принцип мышления, возможно себя исчерпала. Правда Бруно Шульц

утверждал, что мифологизация мира ещё не завершена; что процесс этот был всего лишь заторможен развитием науки, оттеснен в боковое русло, где он и живет, не понимая своего истинного смысла; и что за пределы мифа мы вообще не можем выйти. Но может быть время взывает к какой-то новой концепции мифа? Дело в том, что сравнительно недавно человечство уже испытало подобную интеллектуальную утрату, когда в начале XIX века физике пришлось отказаться от ньютонианского способа мышления – законы классической физики продолжали благополучно функционировать, однако обнаружились явления, этим законам не подчинявшиеся. Этот «обвал» традиционной науки в результате привёл к созданию новой, непредставимой ранее квантовой физики. К несчастью, этот прорыв в сознании не распространился за рамки точных наук. Но, поведав о существовании слоя Бытия, управляющего всеми материальными явлениями, физика предсказала, что очевидно то же ожидает и другие области знания. В конце концов, это коснётся и тех его областей, которые именуются «гуманитарными».

А пока среди событий реальности, вызывающих оторопь, фигурируют и некие смутные сигналы извне в виде абсурдных явлений.

Долго и подробно изучая явления НЛО, франко-американский учёный Жак Валле пришёл к выводу, что они не предназначены для известных нам средств постижения. Он обращает внимание на некоторые заявления, предположительно сделанные «пришельцами»: «Вам следует верить в нас, но не слишком...». Или, в другом случае: «Вы не сумеете внятно рассказать об этой ночи...». Отмечает учёный и абсурдность некоторых случаев, когда реакция на феномен была вызвана средствами бессознательного общения, а не логическим воздействием, как и неспособность многих свидетелей найти слова для описания того, что они видели. Результатом этого одновременно физического и психического феномена становится глубокое эмоциональное потрясение наблюдателя, но логическое развитие его дальнейших исследований заранее исключено нарушениями причинно-следственных связей, которые это событие сопровождают.

«Когда нам предлагают удержаться от рационального мышления,- пишет Жак Валле, - забыть наши устаревшие критические способности, выбросить контрольные приспособления за борт, приходит время собрать всю доступную информацию и вместе

с ней удалиться в какое-нибудь спокойное место, чтобы всё обдумать...».

Продолжая свои размышления, учёный признаётся в желании, которое называет странным: «Я хочу перестать вести себя, как крыса, нажимающая рычажки – даже если придётся немного поголодать. Я бы хотел отойти в сторону от лабиринта условностей и посмотреть, что заставляет его существовать. Интересно, что мне удастся обнаружить...».

Обнаружить, возможно, как раз и придётся, что мир, не отдавая себе в этом отчёта, повзрослел до такой степени, чтобы отказаться от каких бы то ни было помочей в виде условно-преобразующих концепций, далеко идущих планов или угрозы наказания в виде глобальной катастрофы.

Ощущение должно быть не из приятных. Но признать, что бритьё головы, отпускание бород, покрытие тела татуировками и публичное раздевание, равно как и искусственный разум, виртуальная реальность или безудержный экономический рост не имеют никакого отношения к полноценной жизни человека, тоже будет нелегко. В таком одиночестве, полностью лишённым родительской опеки, человечеству себя находить ещё не приходилось.

Возвращаясь к успеху физики, необходимо напомнить, что так называемый «прорыв в сознании» сопровождался новым методом мышления. Между восприятием (наблюдением) и выводами обнаружился ещё один процесс, о котором мы до поры до времени не догадывались. За внимательным наблюдением должно следовать осознание. И когда результаты наблюдения противоречат друг другу (как в случае нашей смятенной эпохи), нужно проявить определённое умственное усилие, чтобы понять, что противоречие содержится не в самих явлениях, а определяется более сложными законами, помещающимися за пределами ощущаемой действительности. Тогда появляется возможность возникшую в нашем воображении «онтологическую мысль» – текстовую или состоящую из зрительных образов – как правило, довольно хаотичную, поскольку основное свойство онтологии – её нерасчленённость, эти, на первый взгляд кажущиеся непонятными образы и соотношения можно подвергнуть дальнейшим преобразованиям, пользуясь уже известными аналитическими приёмами. Получив некоторое новое соотношение, математик обычно начинает его стандартную обработку — раскрывает скобки, объединяет подобные члены и т.п. Это делается по раз навсегда установленным правилам, механически; можно сказать, что включается алгоритм.

Некоторые особенности этого процесса нельзя заранее полностью предвидеть. Язык, в котором фиксируется исходное выражение, имеет свои собственные жесткие правила формирования текстов – синтаксис. Синтаксис не только ограничивает возможности адекватного выражения онтологической мысли (на что жалуются все художники) но и несколько деформирует эту мысль, приспосабливая ее к своим законам, и эта самостоятельность, «строптивость» синтаксиса имеет важную положительную сторону.

Алгоритмическая деятельность, хотя на первый взгляд кажется тавтологичной, имеет исключительно большое значение; она ведет к раскрытию потенциальных возможностей, которые хоть и заключались в первоначальном тексте, но без нее остались бы нереализованными. Пройдя через алгоритм, текст меняет свой вид, принимает совершенно другое обличье, и в редких случаях, когда состояние онтологической мысли является особо важным, появляется строго определенная структура с гармоничным соотношением частей, доставляющая эстетическое наслаждение. Такая структура уже допускает практическое приложение.

Приятное ощущение, возникающее при созерцании этой структуры, связано с реализацией единства онтологии, находящейся в подсознании, и ее знакового проявления в чувственном восприятии… И нам хочется сказать «это хорошо!». Один из мифов повествует, что именно это сказал Бог, когда он создал мир, а потом взглянул на него и нашел полное соответствие между наблюдаемым и замысленным.

Если же взглянуть на возможность приложения такого метода к наукам гуманитарным, то тут дело обстоит ещё сложнее. Мы живём в ощущении, что жизнь общества нам полностью открыта, полагаясь на сведения, поставляемые нам личным опытом (по необходимости довольно узким) и средствами информации или идеологически направленными обобщениями, которые чаще всего не бывают независимыми и объективными. То есть, в своих размышлениях мы вынуждены опираться либо на неполную картину действительности, либо на сомнительные представления, лишая себя возможности даже приступить к исследованию ненаблюдаемой онтологии, которая одна только и может быть предметом изучения, если мы хотим добраться до настоящих основ происходлящего, способных предоставить хотя бы статистические варианты развития события. Весь творческий процесс, необходимый для развития новых идей, блокирован в области общественных отношений отсутствием подлинных первичиных впечатлений из-за искажённого способа получать информацию. Иными словами, доступ к ненаблюдаемой онтологии, к волновой функции жизни общества для нас пока закрыт. И это при том, что сама связь с ненаблюдаемым слоем, может быть и не совсем разорвана, но нарушена, в том числе и тем обстоятельством, что само его существование либо находится под вопросом, либо просто не принимается во внимание.

То, что одним из удручающих свойств настоящего времени некоторые исследователи называют «отрыв от действительности», следует скорее считать привязанностью к плохо различаемой действительности, и даже в большой степени скованностью ею. И в этом смысле – отрывом от определяющей её онтологической основы.

Есть и ещё одна сложность. Даже в тех редких случаях, когда мы сталкиваемся с явлениями подлинными, в которых могли бы прозревать некоторые признаки или проявления онтологии, мы не способны сообщить им настоящего развития, поскольку в обработке этих впечатлений пользуемся негодными алгоритмами материалистической эпохи. Их математическая основа не приспособлена для обрабатывания гуманитарных идей. А единственный, как будто бы приближающийся к людской жизни, аппарат логического мышления, на котором остановилась философская мысль, подавленная рационализмом, слишком примитивен для работы над человеческим поведением. Скудные преобразования, доступные этим алгоритмам, не приносят ничего неожиданного, оставаясь в пределах тавтологии, и не обеспечивают нового проникновения в область ненаблюдаемой онтологии.

Остаётся надежда, что разработка соответствующих алгоритмов, успешно развивавшаяся в эпохи, предшествовавшие «научной революции», была всего лишь прервана и задержана ею. И если восстановить связь с достижениями в этой области древних греков и римлян и, отчасти, религиозных мыслителей, а также вернуть авторитет тем областям знания, по традиции именующимися «гуманитарными», которые в последнее время считались настолько отсталыми, что им нередко отказывали в праве быть включенными в состав науки, мы сможем со временем создать необходимую систему новых алгоритмов. В этих дисциплинах ещё сохранились языковые средства, приспособленные для обсуждения проблем, относящихся к ненаблюдаемой онтологии.

Возможно, это и есть путь, ведущий к созданию новой мифологии.