Теперь никто не станет слушать песен.

                                                       Предсказанные наступили дни.

                                                       Моя последняя, мир больше не чудесен,

                                                       Не разрывай мне сердца, не звени.

                                                       Еще недавно ласточкой свободной

                                                       Свершала ты свой утренний полет,

                                                       А ныне станешь нищенкой голодной,

                                                       Не достучишься у чужих ворот.

                                                                                Анна Ахматова. 1917 г.

Нынешний кризис разворачивается в противоположных обстоятельствах.

Чувство растерянности вызвано не масштабной исторической катастрофой, а рядом неожиданных событий, которые продемонстрировали, что мир развивается в опасном направлении. Но при этом вчерашняя жизнь, привычно благополучная, полная разнообразных событий, была уже эстетически скудна. Нужда в расширенной и углублённой реальности непрерывно ослаблялась. Именно в последние десятилетия «голодная нищенка» культуры тщетно пыталась достучаться у чужих ворот, преследуемая рынком и заглушаемая индустрией развлечений. Пожалуй, отсутствие художественной составляющей, неизменно ведущее к обнищанию духовной жизни, весьма способствовало порочному выбору обществом своего пути.

Но при том, что роль искусства в историческом развитии чрезвычайно важна, механизм его воздействия даже в наиболее благополучные времена не прост. Можно удивиться – отчего же, если искусство обладает такими важными для человека свойствами, природа не обеспечила нам способности его лёгкого восприятия. Возможно, это результат работы одного из защитных эволюционных механизмов, ибо динамику эстетического взаимодействия следует представлять себе, как столкновение, зачастую весьма нешуточное. Прежде всего его переживает сам художник. Об этом писала М. Цветаева: «Вещь в меня ударяет, а я отвечаю, отдаряю... Единственное, что хочу дать, – вещи ударить в себя и, устояв, отдать. Воздать...».

Когда художнику удаётся его затея, нечто подобное должно происходить и с читателем при встрече со стихом. Но если бесстрашие (мужество, если хотите) поэта обеспечено его призванием, читателю чтобы вступить в такое столкновение нужны дополнительные основания. Обычный инстинкт самосохранения таких оснований не предоставляет, на всякий случай оберегая человека от лишних потрясений. В конце концов, искусство, в отличие от реальных обстоятельств, не понуждает нас к непременному взаимодействию, и нужна особая душевная открытость, чтобы рискнуть подобным опытом.

Художественное откровение обусловлено некоторым особым состоянием. По меньшей мере – усиленным вниманием, отсутствующим при рядовом, мимолётном знакомстве. Можно было бы сказать, что такого рода сосредоточенность – временный отказ от знакомого опыта, уже приобретённого, до некоторой степени обезоруживает человека, временно оставляет его наедине с ещё неведомым, что может вызывать инстинктивные опасения. Но повторяющееся преодоление этого испуга – ничем, по существу не грозящего, и в этом ещё одно из достоинств искусства – выращивает в человеке нравственную отвагу, которая впоследствии распространяется на все его реакции.

В массе своей человек склонен подчиняться инстинкту самосохранения и при первом же сигнале тревоги – а подлинное произведение искусства всегда посылает такой сигнал – прекращает знакомство, ограничивая свои впечатления поверхностным удовольствием.

Эта динамика ещё раз подчёркивает великое значение искусства, которое, кроме прочего, предназначено играть определённую роль и в воспитании гражданского мужества, тренируя эмоциональную храбрость. Долгое отсутствие эстетической практики сокращает способность чувствовать вообще или, по крайней мере, сильно её сужает. Во времена острой социальной напряжённости такой недостаток может проявиться в сомнительных нравственных решениях. Я думаю, он сыграл некоторую роль в неожиданной широкой популярности нацистского движения в Германии, внешние атрибуты которого были эстетически унизительны.

Интересно взглянуть, как далее развивает Цветаева свою метафору творческого столкновения. Она утверждает, что если художник не позволяет «вещи ударить в себя», вместо «отдарения, воздаяния» остаётся только отражение. «Отражать – повторять, - пишет она, - Думающие, что отражают, повторяют... только искажают до жуткой и мертвой неузнаваемости...».

Очевидно это же происходит и с читателем/зрителем. Отказ принять сильное, подобное удару впечатление, ограничение опыта поверхностным удовольствием, которое производит развлекательное искусство, как правило основанное на повторении, оказывается приводит к искажению самого предмета изображения – то есть, действительности. Стало быть, пренебрегая искусством, человек не только атрофирует свою этическую стойкость, но и усваивает ложное представление о реальности.

Так что ощущение растерянности и дурного направления развития, возможно вызвано не самими событиями, а их неверным истолкованием и робостью, мешающей разглядеть сущность этих фантомов.

В целом такое состояние можно назвать «Страхом перед искусством», что, на мой взгляд, является одной из разрушительных тенденций нашего времени. И когда мы объясняем утрату интереса к чтению бурным развитием электронных приспособлений, мы обманываем себя и пытаемся утешить. У технологии есть в этом отношении своя опасная сторона, но ей не удалось бы нас соблазнить, если бы так назваемые «удобства» не поддерживались нашим стремлением избавить себя от лишних хлопот. Этот же механизм лежит в основе новейшего пристрастия к слушанию литературных произведений в записи.

В своей книге «В тени будущего» Йохан Хейзинга высказал вроде бы парадоксальную мысль о том, что Радио – это замедленная и ограниченная форма познания. «Чтение – более тонкая функция культуры, - пишет нидерландский философ. - Ум воспринимает прочитанное гораздо быстрее, он постоянно делает отбор, напрягается, переключается, делает паузы и размышляет, – тысячи движений мысли в минуту, которых не знает слушающий».

Однако мы продолжаем объяснять свой выбор в пользу «звучащей книги» удобством и экономией времени, хотя теоретически слушание книги займёт ровно столько же времени, сколько чтение. Значит речь идёт о возможности совместить чтение/слушание с каким-то другим занятием? Никакое существенное и даже просто полезное дело невозможно осуществить без некоторой меры сосредоточенности. Вы кофе сварить не сможете – оно убежит. Так что о преимуществах портативных художественных впечатлений, якобы экономящих время для некоторой важной деятельности, не стоит даже говорить. Во-первых, потому что из-за рассеянного внимания страдают оба занятия. И во-вторых, хотелось бы услышать о примерах выдающегося продукта или мысли, которые явились результатом такой экономии времени.

«Но количество информации! - возражаете вы. - Надо успеть».

При этом мы сами с отвращением признаём, что подавляющая часть информации поступающей к нам независимо от нашего желания – ненужный хлам. А поиск действительно важных сведений занимает не так уж много времени. Лучше всего описывает эту ситуацию то, что по-английски называется window shopping – когда мы заворожённо переходим от витрины к витрине не потому, что нам необходимо что-то приобрести, а потому что глаз не оторвать. В эти минуты неплохо бы вспомнить о свободной воле, которой нас наделил Творец. Но мы готовы скорее отказаться от усилия сосредоточиться и это назвать свободным выбором. Забывая, что такой выбор нам ничего не стоит, и воля наша тут ни при чём.

А в конечном счёте всё упирается в вопрос – для чего вы экономите своё время? Что такого выдающегося вы успеваете в это сбережённое время сделать? Редко кто расположен отдавать чтению большую часть дня. Но готов поспорить, что за те час или два, что вы посвятите чтению, ничего лучшего вы не произведёте – ни для себя, ни для своего ближнего.

Коммерческая же сторона этого дела ещё отвратительнее. Она отправляет великий дар и навык глубокого чтения в позорную область потребительства. В этой области человек беспомощно неразборчив, и я бы сравнил это с растлением. По-моему, принимать в этом участие порядочному человеку должно быть стыдно.

Пожалуй, более чем когда-либо популярными стали короткие, хлёсткие умозаключения, некогда называвшиеся афоризмами. Вот одно из них: «Искусство требует жертв». Не сказано – от кого. Мы предпочитаем отдать в жертву художника, а не себя. Но он делает это и без нашего совета. Однако, он вправе рассчитывать и на некоторое сотрудничество с вашей стороны. Очень небольшое – всего лишь уделить его произведению время и внимание. В своей Нобелевской лекции Бродский назвал профессиональным долгом писателя хорошо писать, но упоминал и об общественном долге читателя – читать. Подумать только – не отвлечённый нравственный императив, а общественный долг, Карл!

Но если мы уклоняемся от выполнения своего общественного долга, у нас нет права сетовать по поводу состояния общества.

Вот и получается: что один из возможных путей выхода из кризиса, который, кстати, находится полностью в наших руках – это решительное возвращение к искусству, отказ от привычки уступать страху в малом. Ну-ка взгляните: кто там стучит у ваших ворот?