Общеизвестная в среде литературоведов и рецензентов шутка гласит: «Вопрос: в чём состоит принципиальная разница между романом и рассказом? Правильный ответ: роман пишется ради первой фразы, рассказ — ради последней».
Как и во всякой шутке, в этой доля собственно шутки не превышает положенного ей процента, а всё остальное место занимает чистая, ничем не замутнённая истина.
В самом деле: первая фраза в любом крупном литературном произведении играет важнейшую роль. Поскольку в ней содержится информация, которую писатель стремится запихнуть в голову своему потенциальному читателю, ещё не уверенному в том, что он готов таковым стать.
Используя банальный образный ряд, первую фразу романа можно уподобить рыболовному крючку с наживкой, закинутому в пруд, где водятся жирные ленивые караси. Которые, как считает писатель, должны обретаться не в холодной, мутной и подёрнутой ряской воде, а в сметане — на сковородке в его писательской кухне. Однако для того чтобы принудить карася изменить место дислокации, его необходимо поймать — посредством этого самого крючка с насаженным на него червяком или катышком хлеба. Иначе писатель останется без обеда.
Этот же самый механизм действует в отношении не одного только карася, но и любой иной рыбы, в том числе и такой коварной твари, как щука. Щука, правда, ловится не на червя и не на хлеб, коими она брезгует, а на живца, то есть живую мелкую рыбёшку, или на блесну — железку, изготовленную в виде рыбки и соответственно раскрашенную. Блесна должна быть яркой и соблазнительной, то есть при первом же на неё взгляде вызывающей у щуки страстное желание немедленно её заглотить, не раздумывая о последствиях. Например, такой: «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан». Или такой: «В пять часов утра, как всегда, пробило подъём — молотком об рельс у штабного барака». Или — на ту же тему: «Всю ночь выло, качало со скрежетом фонари, брякало наружной щеколдой, а к утру улеглось, успокоилось, и пришёл хозяин». А вот ещё: «Тверской бульвар был почти таким же, как и два года назад, когда я последний раз его видел, — опять был февраль, сугробы и мгла, странным образом проникавшая даже в дневной свет». Тоже, согласитесь, весьма недурственно.
Что общего у первых фраз этих всемирно известных произведений? Общего у них — то, что каждая сообщает читателю место действия. В реалистических повестях Александра Солженицына и Георгия Владимова это — сталинский концлагерь и его окрестности; в мистических романах Михаила Булгакова и Виктора Пелевина — московские топонимы, то есть места, в которых начинаются рассказанные в них истории.
Разумеется, данная установка — на указание места (а также времени или эпохи) действия — не является для писателей аксиомой. Огромное число беллетристов её игнорирует, начиная свои романы, повести и рассказы так, как Бог на душу положит, то есть как сами они считают правильным. В таких сочинениях первые фразы чаще всего представляют собой отталкивание не от того, где и когда нечто произошло, а от того, что это нечто вообще происходит. Например: «Мёртвая Жюли лежит в моих объятиях» (Дмитрий Савицкий), «Пассажиры напирали к выходу, попутно беспокоя за плечо» (Сергей Юрьенен), «Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно» (Виктор Некрасов). Или вот ещё — форменный шедевр, универсальное, можно сказать, начало: «Вдруг случилось буквально следующее» (Саша Соколов). Так могут начинать только очень уверенные в себе мастера.
Писатель Валерий Бочков, вне всякого сомнения, принадлежит именно к данной категории. Иначе первая фраза его нового романа не была бы — «Револьвер мне продал Терлецкий».
Фраза эта — точнее, упомянутый в ней револьвер — играет роль того самого чеховского ружья, висящего на всеобщем обозрении на заднике сцены в первом акте драмы. Которое для того и было туда повешено, чтобы выстрелить в акте пятом. А может, в четвёртом. Это зависит от композиционного построения пьесы. Но не выстрелить, провисев всё время спектакля там, куда его до поднятия занавеса прицепили, ружьё не может, поскольку это противоречит закону театрального искусства. Закону, согласно которому ни одна деталь сценического интерьера не должна быть случайной — каждый находящийся на сцене предмет обязан сыграть в спектакле свою собственную, только ему одному предназначенную роль.
Вот и пятизарядный итальянский револьвер, появляющийся на первой же странице романа «Рисовальщик», сыграет в рассказанной в нём истории положенную ему роль. Сначала Верещагин попытается застрелить из него Бунича, потом Бунич — Верещагина, но кончится дело тем, что единственный находящийся в барабане револьвера патрон выстрелит только после третьего нажатия на спусковой крючок — дважды до этого спущенный боёк будет протыкать вместо капсюля пустоту. Причём палец, это нажатие сделавший, не будет принадлежать ни тому, ни другому, а вот пуля, из ствола вылетевшая, попадёт именно туда, куда — по закону высшей справедливости — ей и следовало попасть. Потому что Добро всегда побеждает Зло, и происходит это не в одних только приключенческих романах.
And that’s right*.

(*) И это правильно (англ.).