Павел Матвеев — Валерий Бочков: РАЗГОВОР О ЛИТЕРАТУРЕ И ПОЛИТИКЕ

Павел Матвеев — Валерий Бочков: РАЗГОВОР О ЛИТЕРАТУРЕ И...

Интервью поверх барьеров

 
  • Необходимое предуведомление

    Предлагаемое вниманию читателей «Свободной Литературы» интервью было сделано в начале января прошлого, 2022 года. По замыслу его инициатора, то есть меня, оно должно было стать частью предстоящей рекламной кампании новой книги Валерия Бочкова — романа «Рисовальщик», который в то время готовился к изданию в России.
    Однако ни одно из изданий, как российских, так и русскоязычных зарубежных, которым интервью было предложено, не захотело этот материал публиковать. Все шарахались от него, аки черти от ладана, — или отказываясь, или просто не отвечая на письма. Это было примерно за месяц до начала катастрофы.
    Последовавшие вслед за тем события смешали все карты и спутали все планы. Разруха, начавшаяся в головах, вывела из строя сначала мозги, затем клозеты и всё прочее, включая российский книгоиздательский процесс. Вследствие этих прискорбных обстоятельств роман «Рисовальщик» вышел из печати только в конце октября, а о проведении полноценной рекламной кампании можно было, как говорится, и не мечтать.
    Но обсуждение нового романа было лишь одной из тем нашей с Валерием Бочковым беседы годичной давности. Помимо разговора о книге во время неё были также обсуждены многие другие вопросы — и эта часть интервью, несмотря на прошедшее время, также ни на йоту не утратила своей актуальности.
    О том, соответствует ли данное утверждение истине, предлагаю судить читателям.
    Вследствие изрядного объёма материал будет опубликован тремя частями. Сегодня — первая.

    Павел Матвеев
    22 марта 2023



    ВАЛЕРИЙ БОЧКОВ: «ПИСАТЬ ПО-РУССКИ В АМЕРИКЕ СЕГОДНЯ ГОРАЗДО ПРИЯТНЕЙ, ЧЕМ ЭТО ДЕЛАТЬ В НЫНЕШНЕЙ РОССИИ»


    Валерий Бочков, русский писатель, живущий в Вермонте, выпустил новый роман — первый за последние два года и тринадцатый в его писательской биографии. По жанру — авантюрно-криминальный триллер с элементами мистики (не так чтобы очень) и эротики (существенно больше). Что — исходя из содержания романа — ни малейшего недоумения у читателей вызвать не должно. А у рецензентов и подавно. Но помимо первого плана — собственно сюжета — в «Рисовальщике», как и во всех прочих сочинениях писателя Бочкова, имеется также и много чего ещё такого, что не может остаться незамеченным каждым внимательным читателем. Было бы только желание.
    О том, что значит — писать по-русски, живя в Америке, о том, во что превратилась за последние годы российская литература и о многом другом — и, конечно же, о его новом романе — с Валерием Бочковым беседует Павел Матвеев.


    Сначала — о книге.
    Действие в новом романе Валерия Бочкова происходит в двух временных эпохах. Одна из них — первые постсоветские годы в России, пресловутые «смутные девяностые», другая — наши дни. В первой — холодное лето, похожее на позднюю осень, дикая гиперинфляция, палёная водка из ларьков, продающиеся за бесценок элитные квартиры, бандиты со значками депутатов Верховного Совета на лацканах пиджаков и любовь — фантастическая, невероятная, неземная и, как водится, влекущая за собой изначально непредставимые последствия. Во второй — следствия этих самых последствий.
    Главный персонаж — сорокалетний московский художник Верещагин, проживающий в знаменитой сталинской высотке на Котельнической, — волей случая знакомится с соседкой по дому — Вандой. Та оказывается женой некоего Бунича, в прошлом мелкого челябинского бандита, а ныне одного из тех, кто, заседая в Доме Советов, создаёт «новую демократическую Россию» — не забывая, разумеется, и о собственном кармане. Между художником и женой нардепа-криминала вспыхивает та самая любовь-страсть, которая способна лишить обоих не только разума, но и всего прочего, в том числе и жизни. Узнав об измене супруги, а также о том, что это — не банальная интрижка, а подлинная любовь, прагматично мыслящий Бунич требует от художника выплатить отступные — огромную сумму в долларах, обещая в этом случае отдать ему свою жену; Верещагин, успешно продающий свои картины на Западе, принимает выдвинутое требование. Однако Ванда, которую он спешит обрадовать сообщением о договоре с её мужем, узнав о выставленных тем условиях, опускает пребывающего в эйфории любовника с небес на землю. Она утверждает, что как только Бунич получит деньги, он убьёт их обоих — и Верещагина, и её саму, поскольку он — уголовник и должен поступить именно так, иначе потеряет авторитет в криминальном мире. Поверив Ванде, Верещагин решает уйти из дома и раствориться в многомиллионной Москве, чтобы переждать грозящую опасность, надеясь, что она как-нибудь рассосётся сама собой. Ближайший друг, также занимающийся какими-то тёмными махинациями, помогает ему в этом, предоставив в качестве укрытия свою запасную квартиру, чтобы художник мог в ней отсидеться. Заодно Верещагин покупает у него револьвер — считая, что кто вооружён — тот опасен. А по пути к новому месту проживания — бутылку водки, чтобы от всего с ним происходящего не было так тошно на душе…
    Дальнейший пересказ содержания романа «Рисовальщик» подпадает под определение «злонамеренное спойлерство с отягчающими последствиями», поэтому тут-то мы его и прекратим. И весь последующий разговор — а это будет именно разговор, то есть диалог — с автором — об этой книге будет проходить таким образом, чтобы ничего конкретного о развитии её сюжета помимо уже сказанного не сообщать и тем самым не расхолаживать потенциального приобретателя, уже готового бежать за книгой в магазин.
    Действие в первых трёх частях «Рисовальщика» (всего в нём — семь частей) происходит в Москве летом и ранней осенью 1993 года. Если сейчас, без малого три десятилетия спустя, выйти на улицу Москвы с микрофоном и, прикинувшись репортёром, начать задавать всем прохожим на вид средних лет один и тот же вопрос: «Чем вам запомнился тысяча девятьсот девяносто третий год?» — варианты ответов навряд ли поразят разнообразием. Те, кто помнят то время, в первую очередь назовут события тяжелейшего политического кризиса — разгона тогдашним президентом России Борисом Ельциным оппозиционного ему Верховного Совета РСФСР и последовавшего вслед за этим так называемого «коммуно-фашистского мятежа». А именно: попытку штурма отрядом боевиков во главе с бесноватым генералом Макашовым телецентра Останкино, отражение нападения охранявшими телецентр спецподразделением «Витязь», массовую гибель нападавших, обстрел из танковых орудий здания Верховного Совета и последующую капитуляцию мятежников во главе с Руцким и Хасбулатовым. Ну и, разумеется, огромный пожар, возникший после обстрела на верхних этажах здания Верховного Совета, вследствие чего его белоснежный фасад приобрёл вид изрядно закопчённой поверхности, а распространившийся после прекращения пожара по окрестностям аромат вызывал у местных цинично настроенных жителей прямую ассоциацию с бессмертным афоризмом «И дым Отечества нам сладок и приятен…». Чем впоследствии не преминул воспользоваться в корыстных целях литератор Виктор Пелевин — см. его роман «Generation “П”». Но мы — о другом романе и о совсем другом писателе.
    Вопрос — автору «Рисовальщика»:
    — Отчего именно Девяносто третий?

    Валерий Бочков: — Писатель, тем более писатель-романист, он не историк и не пророк. Он — исследователь бытия. Он обладает уникальными инструментами — фантазией, интеллектом, талантом. Не интимные откровения автора и не тайные признания, роман — это не замена сеанса у психоаналитика, текст книги — инструмент познания человека. Данте говорил: «Главная цель любого, кто совершает поступки, — раскрытие собственного “я” через эти поступки».
    Наша планета — корабль дураков. Земля летит сквозь холодную пустоту космоса без капитана и без шкипера. Раньше штурвал был в руках Бога, но человек уволил Его, возомнив себя равным. Технологические игрушки — смартфоны, компьютеры, межконтинентальные ракеты и прочая дребедень — лишили человека не только остатков здравого смысла, мы переместились в параллельную реальность — примитивную, пёструю, оглушительную и абсолютно аморальную. Последнее — самое страшное.
    Каким образом мы оказались на обречённом корабле? Откуда пролегла трещина? Где она, та точка невозврата? Роман «Рисовальщик» и есть аналитическое исследование рокового отрезка истории. Мы все часть эпохи — каждый человек, нация, страна, человечество. Именно в таком контексте я и анализировал часть нашей истории. Но меня не интересует политика или экономика, моя задача, как писателя, заключается в одном: разобраться и понять, а впоследствии и написать, что происходит с душой одного человека. Катастрофа — взгляд из души. Лишь литературе под силу это, а роман — лучшая форма.
    Россия, при всей брутальности нравов, страна инфантильных мужиков. Причём комплекс своей неполноценности самцы пытаются завуалировать, симулируя почти животную маскулинность. Всё — без меры, всегда с русским размахом, карикатурно и убийственно пошло. Плюгавость духа тут компенсируется жиганскими ухватками. Карликовость гениталий — роскошью дворцов и метражом яхт. Больше всего русский мужчина боится предстать нежным, чутким и — упаси бог — любящим.

    — Главный персонаж романа по профессии — художник, по натуре — авантюрист. В какой степени можно воспринимать Верещагина в качестве alter ego писателя Бочкова?

    — Литературный герой не может быть взят из жизни. Персонаж книги является функцией, писатель конструирует его с единственной целью — с наибольшей силой, яркостью, болью или радостью воплотить главную идею произведения. Писательство должно совмещать страсть и прагматизм. Хорошая книга подобна швейцарским часам: снаружи чистый циферблат и резво стрелки тикают, а внутри адская машинерия из шестерёнок и пружинок.
    Профессию моему герою я выбрал с целью показать деградацию роли искусства. Мне кажется, человечество быстро теряет культурный лоск. Многим процесс этот кажется не очень важным, на деле же замена искусства эрзацем из мусора, конфетти и патриотизма показывает, насколько быстро люди превращаются в скотов. Искусство напрямую связано не только с творчеством, но и с чувством человеческого достоинства. Можно ли создать диктаторский режим без культуры вовсе? Заменив эту самую культуру винегретом из масскульта, попсы, имитации религии, пропаганды и инфантильных заклинаний с использованием малопонятных слов вроде «скрепы» и «глубинный народ»? Вам интересно? — мне тоже. Именно этот эксперимент мы и наблюдаем сейчас, причём в режиме реального времени. Его проводит нынешняя власть бывшего Советского Союза. Вместо балета будет чечётка, вместо Чайковского — «Мурка» да «Яблочко», в филармонии — балалайка и соло на деревянных ложках. Единственное, что нынешние начальники умеют строить, — это бараки. Витражи в окнах барака, согласитесь, будут выглядеть глупо. Смешно расписывать стены барака фресками. Можно украсить помещение вырезками из глянцевых журналов, если к тому времени они ещё будут выходить. Свободный человек вряд ли согласится жить в бараке, он просто уедет. В бараке будут жить рабы. Раб — это не человек лишённый свободы, раб — это человек, лишённый человеческого достоинства. Ожидать от раба научных открытий и технических прорывов может лишь наивный. Даже простой трудовой энтузиазм весьма сомнителен.
    Да, кстати, вы наверняка обратили внимание — строительство барака идёт полным ходом.

    — Жизнь вашего героя кардинально меняется после, казалось бы, совершенно случайного, ни к каким трагическим последствиям не должного привести знакомства. Имею в виду — с соседкой по дому и чужой женой. Вы верите в то, что такие вещи могут происходить не в романах, а в реальности?

    — Реальностью пусть интересуются репортёры и документалисты. Литература не занимается копированием жизни, книга не является источником информации. Хорошая книга — инструмент индивидуальной медитации. Писатель и читатель работают в тандеме, первый лишь направляет фантазию второго, посылает знаки, выставляет символы. Без читателя книга мертва, а писатель не нужен. На мой взгляд, лет через десять в России чтение художественной литературы станет абсолютно элитарным занятием. Разумеется, элита подразумевается интеллектуальная, все остальные «элиты» РФ можно характеризовать как экстремально антиинтеллектуальные и враждебные культуре.
    В РФ модно говорить о смерти романа как литературного жанра. На мой взгляд, если русский роман и умрёт, то не из-за того, что жанр исчерпал мощь и утратил яркость воздействия, — причиной кончины станет деградация общества.

    — Отрицательный персонаж — Бунич, бандит во власти — получился в вашем романе очень ярким, как говорится, живым (а как выразился бы он сам — «чисто конкретным»). Настолько, что он словно бы списан с натуры. Вам доводилось в те годы быть знакомым с подобными деятелями? И если — да, то что они для вас олицетворяли — тогда? и что олицетворяют сейчас?

    — На закате Советской империи мне казалось, что аморальней и лицемерней власти коммунистов быть не может ничего. Я ошибался. На смену коммунистам пришли люди новой формации: если прежние пытались придумать хоть какие-то моральные правила (списанные из Евангелия, вроде кодекса строителя коммунизма, что уже не так плохо), то цинизм нынешней власти уже и цинизмом не назвать, это — вакханалия бесстыдства. Апофеоз лжи и воровства. Паталогический эксгибиционизм и демонстрация срамоты; уже нет стыда, уже дозволено всё — нынешние безобразничают так, будто нет ни смерти, ни ада, ни расплаты за грехи. Я уж не говорю про народный трибунал или суд в Гааге.
    Бунич — чисто технически — не бандит. Он — офицер, он юрист, он бизнесмен. Он награждён орденом за храбрость, он ветеран-афганец. Он избранник народа и представитель власти. Но именно этот букет заслуг и делает его страшней любого бандита. Бунич не просто аморален — он аморален принципиально. Человеческие качества — жалость, милосердие, любовь — воспринимаются им как слабость; не перешагнуть для достижения цели, а растоптать. Для Бунича важнее даже не цель, а осознание себя способным на всё. Абсолютно всё — без исключений. Он выводит термин «нелюдь» на качественно новый уровень. Именно они сегодня правят нашей страной. Я их видел, некоторых знал лично.
    Важно вот что: главный герой — интеллигент и художник, он ошибочно воспринимает Бунича как силу, которая сметает нынешнюю элиту Советской империи. На деле Бунич является порождением системы, логическим завершением эволюции «хомо совьетикус». Он — архетип почти мифологического масштаба. Титан Кронос пожирал своих детей, но был кастрирован и убит третьим сыном — Зевсом, который воцарился на Олимпе. Бунич — это доведённая до предела реинкарнация Ставрогина, это сошедший с ума Заратустра. Бунич — бес.

    — Любовь-страсть в вашем романе — описанная с массой деталей не только эмоциональных, но также и физиологических, — вызывает у читателя мужского пола чувство здоровой (прощу прощения за истасканную банальность) зависти — по отношению к персонажу, в жизни которого это происходит. (Какие чувства это должно вызывать у читателя пола женского — не знаю, об этом можно только догадываться. Вероятно, зависти нездоровой…) Конец этой истории в романе трагичен: влюблённые расстаются в силу действия обстоятельств непреодолимой силы — и, как оказывается, на долгие годы. Как по-вашему, подлинная любовь между мужчиной и женщиной всегда должна быть трагична? То есть, выражаясь на языке, понятном каждому писателю «любовной темы», Иван Бунин — прав? Или нет?

    — Увы. Как говорил Милан Кундера, «термиты времени грызут жизнь: даже великая любовь превращается в скелет хрупких воспоминаний». Я повторюсь: великий роман может быть написан лишь на две темы — любовь и смерть. «Рисовальщик» — уверен — некоторые именно так и будут его читать — как историю фатальной страсти, убийственной похоти, эротического самоубийства.
    «Скверно, когда страсть и похоть ты принимаешь за безумную любовь, ещё хуже, если такое случается с тобой в сорок лет, и уж совсем плохо, когда всё это совпадает с гибелью страны, в которой ты родился и вырос».
    Но «любовная тема» всего лишь хобот слона, нащупанный одним из слепых мудрецов.

    — Во всех ваших романах помимо внешнего плана — собственно фабулы, развития сюжета повествования и т. п. — существует также план внутренний, который гораздо менее заметен. На этом плане писатель занимается не столько развлечением читателя, сколько побуждением его о чём-то задуматься, к чему-то для себя важному обратить. Писательский приём — не нов, в смысле, не оригинален, однако весьма действенен. Для того хотя бы, чтобы у читателя, купившего вашу книгу перед посадкой в поезд, следующий из Москвы в Санкт-Петербург или в самолёт, вылетающий из Санкт-Петербурга в Ганновер, не возникло желания по выходе из вагона на перрон или по сошествии с трапа в аэропорту испытывать желание искать глазами ближайшую мусорную урну. Как насчёт второго плана в «Рисовальщике»?

    — Второго? В «Рисовальщике» как минимум четыре плана. Первый и очевидный — «План Игры»: герой истории становится аватаром читателя, стилистически я стараюсь довести этот эффект до предела возможностей, я не показываю кино (идеальное повествование, по мнению Набокова, когда слова исчезают и появляются образы), моя цель — заставить читателя влезть в шкуру героя, ощутить его боль, его страх, его вожделение — не понять, а ощутить его оргазм. Не только мужчин, женщин тоже. Чем пахнут пальцы после секса на речном берегу, как щёлкает затвор револьвера, что проносится в голове за миг до смерти. Эмоциональное погружение тут будет глубже, чем в кино. Фильм вам показывает режиссёр, в литературе режиссёром становится читатель.
    Второй план — «План Мечты»: после Кафки и сюрреалистов реальность и фантазия в ткани повествования книги переплелись и стали практически неразделимы. Воображение и вымысел героя, его фантазии становятся не менее важными, чем реальность. Тем более когда реальность больше похожа на страшный сон. Тогда логичность выдумки или видения даёт ответ или хотя бы намёк, которые отсутствуют в реальной жизни. Грань стирается, герой (а вместе с ним и читатель) погружается в упоительную медитацию, где возможно всё.
    «План Мысли»: это интеллектуальное наполнение текста. В «Рисовальщике» много аллюзий, связанных с изобразительным искусством, которое, в свою очередь, прочно связано с религией. Герой наощупь пытается найти высший смысл, старается дотянуться до Света, но он вырос в безбожной империи. Бога нет — коммунисты убили Бога.
    Четвёртый план — «План Времени». Тут речь не только об историческом отрезке, где развивается сюжет, время в романе становится одним из персонажей повествования. Тайна концепции времени — что с ним происходит? Что такое память — личная и память нации? Мы оглядываемся сегодня и видим те сорок лет, как коллаж — как законченную картину, вроде мозаики на потолке станции метро «Комсомольская». Моей задачей было не показать то время, не рассказать о нём. Утопить читателя в нём — вот к чему я стремился.
    «Рисовальщик», пожалуй, самый «русский» из всех моих романов. Россия — не тройка Гоголя, Россия — белка в колесе. История наша — замкнутый круг. Двуглавый орёл совсем не наш символ, на нашем гербе должен быть нарисован уроборос — змея, глотающая свой хвост. Умный учится на чужих ошибках, дурак — на своих. Русские не хотят учиться вовсе.

    — История, рассказанная вами в новом романе, на первый взгляд, далека от современности. В частности, путинская Россия в ней не только не фигурирует, как это было в книгах вашей «футурологической трилогии» («Харон» — «Коронация Зверя» — «Брат мой Каин»), но и вовсе не упоминается — ни единой фразой. Хотя действие в «Рисовальщике» происходит не только в приснопамятном Девяносто третьем, но и в наши дни. После того как вышли из печати те книги — это было в 2016–2017 годах, — многие их читатели испытывали чувство полнейшего недоумения: как ЭТАКОЕ могло быть издано в ЭТОЙ стране??? Сейчас, по прошествии четырёх-пяти лет с той поры, представить, что издательский концерн «Эксмо» стал бы выпускать книгу, подобную вашему «Харону», — роману, в котором содержится детальная инструкция по ликвидации главаря ныне существующего в России гэбистско-воровского режима, — совершенно невозможно. Как чувствует себя писатель Валерий Бочков в неосоветской и по сути уже неототалитарной России?

    — К счастью, никак. Свою Россию, свою Москву с Таганкой, свой дом на набережной — всё это я забрал с собой. Территория, захваченная группой криминальных лиц, Россией не является. Россия — это Толстой и Достоевский, Бунин и Набоков, Врубель и Чайковский, Барышников, Нуреев и Плисецкая, Сахаров и Галич. Родина — понятие совсем не географическое.
    Моя антиутопия вышла четыре года назад. Критик Ольга Бугославская тогда написала:
    «Если бы литература по-прежнему играла заметную роль в общественной жизни, то роман “Коронация Зверя” стал бы одним из главных событий года… Валерий Бочков пишет без обиняков, называя вещи своими именами. Действующие лица и все обстоятельства в романе легко узнаваемы. Автор не исследует, как принято говорить, “настоящее через призму прошлого”, не прибегает к туманным намёкам, не использует антиутопию в качестве фона для приключений вампиров и оборотней. Он говорит прямо: в данный момент мы стоим на пороге очень страшных событий, все развилки и точка невозврата пройдены. Кроме Валерия Бочкова, в литературе этого не делает сегодня никто».
    В шахматах такая комбинация называется «цугцванг». Любой ход сделает твоё положение только хуже и ещё безнадёжней. Двадцать лет, отпущенные нам Богом то ли по недосмотру, то ли в насмешку (уж Он-то точно про нас всё знает), были растранжирены с такой обескураживающей дурью, с такой бездарной лихостью, причём на что — на кутежи и фейерверки, на бредовую олимпиаду, на полёты с дикими гусями и нырянье за амфорами, на безумные стройки и ненужные войны, на неудержимый грабёж и мздоимство.
    Этих двадцати лет вполне бы хватило, чтобы заложить основу нормального общества — общества, где государство является механизмом обслуживания граждан, а не инструментом воровства чиновников, где сменяемость политиков стало бы неукоснительным и зависело только от прямых выборов, где каждый гражданин со школы бы уяснил, что участие в политической жизни страны его единственный и главный патриотический долг — не считая честной уплаты налогов.
    И тогда дедушке не пришлось бы прятаться в бункере, дед с чистой совестью мог бы ловить своих щук и продолжать учиться играть на фортепиано. А нам не нужно было бы убеждать себя, что мы сделали всё, что могли, когда, ёжась от собственного бесстрашия, шагали по московским бульварам с белой ленточкой на гордой груди. А так — снова на дачку, под шашлычок, да попивая коньячок, вздыхать и цитировать Тютчева или Бродского — чё уж рыпаться, брат, — судьба, блин.

    Продолжение следует


    Все использованные фотографии — из личного архива Валерия Бочкова.
    Photo © by Liz Davis, 2023

  • Категория
    Эссе, статьи
  • Создана
    Среда, 22 марта 2023
  • Автор(ы) публикации
    Павел Матвеев