Павел Матвеев — Валерий Бочков: РАЗГОВОР О ЛИТЕРАТУРЕ И...
Интервью поверх барьеров (продолжение)
-
ВАЛЕРИЙ БОЧКОВ: «ПИСАТЬ ПО-РУССКИ В АМЕРИКЕ СЕГОДНЯ ГОРАЗДО ПРИЯТНЕЙ, ЧЕМ ЭТО ДЕЛАТЬ В НЫНЕШНЕЙ РОССИИ»(часть вторая)
— В 2019 году, во время подготовки к изданию романа «Латгальский крест», вы демонстративно разорвали отношения со своим издательством — имеется в виду уже упомянутое «Эксмо» — и, как следствие, мгновенно превратились из «одного из ведущих представителей современной российской литературы» в «несуществующего писателя». (Я намеренно использую пошлые штампы из лексикона деятелей этой мафиозной структуры — всевозможных начальничков и их холуёв из обслуги — всяких патентованных критикесс и возглавительниц редакций, департаментов и направлений.) Как вы чувствуете себя теперь, два с лишним года спустя, выпуская в России очередную книгу?
— Не жалею ни о чём. Слово «воля» в русском языке имеет два основных значения — что симптоматично для нашего разговора. Во-первых, это — свобода, во-вторых — способность человека делать выбор и совершать действия, руководствуясь эти выбором. Оба значения настолько понятны и тривиальны, они в нашем сознании пребывают за гранью банальности, — суть их стёрта до данности, не нуждающейся в объяснениях, вроде земного притяжения или процесса дыхания. Их присутствие кажется органичной частью человеческой сути — всегда было, всегда будет.
Художник — инструмент в руках Бога. Самоценность художника невелика и является суммой ремесла и интеллекта. Всё остальное — оттуда. Сверху. Недаром эллины считали «гением» не талантливого человека, а божественный дух, который вселялся в творца. Мастер, одержимый «гением», способен выдать шедевр — «Джоконду» или «Реквием», высечь Давида или написать «Ночной дозор», придумать «Гамлета», «Онегина» или «Анну Каренину». К слову, в фильме «Amadeus» Милош Форман весьма доходчиво раскрыл эту тему. Эйнштейн как-то сказал: «Если у человечества есть планы продолжать существование, оно должно кардинально пересмотреть своё поведение». Прогресс в этом направлении, увы, нулевой. Пессимистично? — Отнюдь. Моя надежда на искусство: я имею в виду именно нашу интуицию, нашу иррациональную тягу к добру, наивную веру в необходимость справедливости. Да — не мозг, а сердце. Не разум, а душа.
Именно на этой территории и оперирует искусство. Именно в той эфемерной зоне, больше похожей на мираж. Только там и может произойти чудо: Иван обратится в царевича, Кощей окажется не таким уж бессмертным, жадная старуха получит разбитое корыто — наконец и поделом. Пророчества, символы и знаки — самое главное их правильно и вовремя разглядеть и разгадать. Не верите — пересмотрите старое кино «Убить Дракона», которое по пьесе Шварца. Да, тексты бессмертные, на все времена, вы мне возразите. Согласен. Но что вас удивит, так это кастинг фильма — даже внешне Ланселот и Дракон будто срисованы с персонажей сегодняшнего реалити-шоу.
Пророчества сбудутся, ибо пророкам в ухо шепчет сам Бог. А Бог, как говорят кремлёвские пацаны, Бог — он не фраер. И тут пацаны правы на все сто.
— Ну, не одни только кремлёвские пацаны так говорят. А и тамбовские, и солнцевские, и всякие прочие, коими, увы, так обильно отечество наше.
Кстати, про Бога. Пока вы рассказывали, в чём заключается ваша надежда, я вспомнил свой любимый анекдот — точнее, притчу — про то, как большая компания международных гангстеров погрузилась на огромный трансатлантический лайнер и отправилась в кругосветный круиз — со всем сопутствующим такому мероприятию антуражем: дорогущей выпивкой, эскортными девками и круглосуточным казино на борту. В общем, со всеми удобствами для приятного времяпрепровождения. И вдруг в один не самый прекрасный день — или ночь — лайнер напоролся на дрейфующий айсберг и стал быстро тонуть. Типа как «Титаник». На корабле — натурально, паника: политики-коррупционеры, торговцы оружием, кокаином, драгметаллами, порнографы и международные террористы вперемешку со шлюхами — мечутся по палубам, лезут по головам в спасательные шлюпки, дерутся за надувные жилеты… В общем, ужас, и именно что — ужас-ужас. И вот в какой-то момент этого тотального кошмара один из них вдруг перестаёт метаться, опускается на колени и, обратив взор в закрытое тучами небо и воздев над головой руки, начинает кричать: «Господи! Ну за что?! За что ты со мной всё это делаешь?! Ответь!» И, глядя на него, другие тоже начинают бухаться на колени и вопить, требуя от Бога объяснений. Помните — что Он им ответил? «Если бы вы знали, сколько времени я потратит на то, чтобы всех вас здесь собрать…»
— Я помню другую концовку. В моей версии главным персонажем является старая грешница, отравившая дюжины три мужей и соперниц. Она на лайнере, корабль тонет. Вода уже заливает каюту, расплата за злодеяния неминуема. В припадке внезапного раскаяния старуха бухается на колени и умоляет Господа пощадить хотя бы невинных пассажиров. Глас с неба сообщает: «Я вас, сволочей, три года по всему миру собирал». Но вы, Павел, эту историю к чему вспомнили?
— К тому, Валерий, что нынешняя Россия уже давно ассоциируется у меня именно с этим круизным лайнером и населяющими его пассажирами — двуногими прямоходящими, похожими на крупный рогатый скот — тот, который не только с рогами, копытами и хвостами, но и говорящий. И с перевёрнутой пентаграммой во лбу. И, говоря без обиняков, мне бы очень хотелось, чтобы эта посудина как можно скорее пошла ко дну — вместе со всем контингентом. Со всеми Буничами.
— Понятно. Я вижу будущее моей родины не в радужном свете. Любопытствующие могут ознакомиться с развёрнутым прогнозом в книгах «Харон» и «Коронация Зверя».
— Я читал. Вы можете обосновать причины своего пессимистического отношения к тому, что здесь происходит?
— Разумеется. Россия — страна победившего мазохизма. Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всём. Этою жаждою страдания он, кажется, заражён искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьёт ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, а лишь умилённый до страдания вид; он воздыхает и относит славу свою к милости Господа. Страданием своим русский народ как бы наслаждается.
Разумеется, прочитав этот абзац, холуи и идиоты тут же обвинят меня в русофобии. Погодите, ребята, не торопитесь — это сказал не я, это цитата из вашего любимого писателя. Классика высшей пробы. Может, его тоже в иноагенты записать и по статье за клевету лет на пять в Сибирь отправить?
Про наш русский мазохизм говорить можно бесконечно. Любой пример из тысячелетней истории непременно будет содержать элемент страдания, приправленный несправедливостью и унижением. Кстати, среди развитых стран, к которым мы всё ещё продолжаем себя относить, Россия является единственной страной, над которой не властны законы кармы: тут злодей никогда не оказывается на эшафоте, наоборот — он всегда женится на принцессе и получает полцарства в придачу. Иван-дурак так и остаётся дураком, к тому же ему подкидывают наркотики или обвиняют в педофилии и отправляют в тюрьму. Марья-искусница, со всеми талантами и красотой, в конце концов выходит замуж за принца, но не местного, а заморского, и сваливает на Запад, откуда шлёт бывшим соотечественникам фотографии с предметами роскоши и уюта. И всем этим бесконечным кошмаром правит Кощей Бессмертный…
— …которого его подданные люто ненавидят и каждый день молят Бога о том, чтобы он как можно быстрее сдох. Но Кощей всё никак не подыхает — ведь на то он и бессмертный…
— И поэтому они всё это терпят — годами, десятилетиями, столетиями — и лишь мечтают о том, что когда-нибудь объявится откуда-нибудь из-за моря-окияна этакий добрый молодец, достанет свой меч-кладенец и отрубит упырю голову. А потом убьёт вылетевшую из его туловища утку, из утки — зайца и так далее — вплоть до сломанной в финале иглы, в которой и заключена Кощеева смерть. Нет, чтобы самим всё это взять и сделать. Такое им просто в голову не может прийти.
— С политикой всё ясно, вернёмся к литературе. Между изданием в 2020 году вашего предыдущего романа — психологического триллера «Горгона», general message’м которого является установка «Воздаяние за зло неизбежно и неотвратимо и от него невозможно ни спрятаться, ни убежать», — и вышедшим только что «Рисовальщиком» ваша библиография пополнилась небольшой повестью под названием «Сахарный бес». Которую вы выпустили сами — в созданном весной 2021 года собственном «карманном» интернет-издательстве «Karamazoff Publishing»*. Чем это было вызвано? И каково это — превратиться из писателя в издателя? Какие ощущения?
— «Сахарный бес» стал побочным продуктом в процессе работы над «Рисовальщиком». Идея появилась и мешала работать над большим текстом. Я сдался, сел и написал повесть, написал неожиданно быстро — за пару недель. Отправил моему агенту Ольге Аминовой (в России меня представляет литературное агентство «Флобериум», на западном рынке — агентство Томаса Видлинга. В Москве у меня выходит персональная серия «Эрос и Танатос»; к слову, упомянутая вами «Горгона» стала седьмой книгой этой серии.) Но текст оказался маловат для издания отдельной книгой**. Вот и пришлось зарегистрировать своё издательство «Karamazoff Publishing».
«Сахарный бес» неожиданно стал бестселлером на «Amazon’е», потом тот же «Amazon» заблокировал книгу, поскольку «содержание и отдельные сцены оскорбляют чувства некоторых читателей, усмотревших в книге признаки порнографии» (перевод с английского мой). Причём заблокировали только электронную книгу, бумажная в продаже — пока ещё в продаже.
Так что издателем я стал лишь на короткое время. Ощущения противоречивые.
— Отчего же? В чём состоит это противоречие?
— Издательство — настоящее издательство — это бизнес, серьёзный бизнес. У меня есть опыт и я знаю механизмы: в разные отрезки жизни мне довелось работать и в рекламе, и в издательском деле. Три года я был креативным директором российского отделения одного из крупнейших мировых агентств — «Grey Worldwide», после, уже в Штатах, я участвовал в создании программ канала «Discovery», в списке моих клиентов — газеты и журналы «The Washington Post», «The New York Times», «The Forbes», «National Geographic». Но всегда и везде я отвечал за творческую часть работы. Я — художник, как только речь заходит о цифрах, дистрибуции и продвижении продукции, меня охватывает смертельная тоска. Помню непреодолимое желание удавиться на многочасовых встречах, конференциях и обсуждениях — вот где была настоящая пытка.
В издательском деле два этапа: сделать книгу и продать её. Вот как раз ко второму этапу у меня непреодолимое отвращение.
— В предисловии к публикации фрагмента из «Сахарного беса» в одном зарубежном русскоязычном издании, рассказывая о том, что побудило вас сделать эту повесть, вы писали: «...мне хотелось отвлечься и спрятаться в каком-то лёгком и вздорном тексте, некой фантасмагории, полусказке: придумать безделицу, изящную и занятную, типа механической шкатулки с секретом, какие делали швейцарские умельцы двести лет назад». И там же — по-видимому, ведя скрытую полемику со своими критиками, — ответили на самому же себе заданный вопрос: «Должна ли книга давать ответы или раскрывать некие истины? Не думаю. На мой взгляд, книга должна рождать вопросы. Причём ответы на такие вопросы не столь важны, гораздо важней процесс поиска этих ответов». Правильным ли будет моё предположение, что эти слова можно считать вашим нынешним творческим кредо?
— Вполне. Нелеп писатель, изображающий пророка. Скучен романист под маской философа. Каждый должен заниматься своим делом. Роман — великолепный жанр для литератора с живой фантазией и чутким сердцем. Если тебе что-то непонятно, это вовсе не значит, что «это» плохо. Что есть истина? Чем она отличается от правды? Мои отношения с правдой весьма запутаны — вроде отношений между супругами, которые несколько лет жили вместе, потом развелись, а после сошлись снова. И не просто сошлись, а поженились ещё раз. Наверняка у тебя тоже есть в знакомых такие.
С правдой нужно обращаться осторожно. Как с опасной бритвой — сравнение банально, к тому же такими бритвами никто уже давно не пользуется, но от этого бритвенная сталь не становится менее острой. Может, именно острота стали и пугает нынешних мужчин; они ведь такие нежные, такие ласковые — ну просто лапочки.
Ради правды я готов пожертвовать многим — даже правдой. Она, моя правда, похожа на разбитое зеркало, где отражение мира истинно, но расчленено на фрагменты, вроде осыпавшейся на пол мозаики: вот ультрамариновый кусок неизвестного моря, вот чей-то глаз — карий и, скорее всего, девичий. Ага, а вот чёрный, как сажа, осколок безлунной ночи, а может, это — тайный грех и, вполне возможно, что именно твой. Или мой.
— Пожертвовать правдой — ради правды? Красиво сказано. Хотя на первый взгляд — натуральный оксюморон, не правда ли?
— Парадокс — отличное средство для гимнастики ума. Мне симпатичен читатель любопытный и интеллигентный, надеюсь, этому читателю симпатичны мои книги. Хорошая книга, на мой взгляд, должна быть не просто интересной — она обязана быть захватывающей. В ней непременно должны присутствовать шарады, загадки — игра. Речь я веду об интеллектуальной русской прозе, а не о триллерах и детективах — жанры вообще придумали книготорговцы и критики. Книга нового века должна быть мультижанровой, эдакий сплав новейших технологий на основе классических традиций. Повторю слова мастера: «Книги, которые вы любите, нужно читать, вздрагивая и задыхаясь от восторга». Настоящая литература существует на нейтральной полосе между холодным смыслом и неукротимым безумием.
— Вы уже более двух десятилетий живёте в Соединённых Штатах Америки. И не только живёте, но и работаете — как художник и как литератор. Быть русским художником в Америке — полагаю, не столь уж сложно, поскольку, как известно, визуальные образы людьми разных наций воспринимаются более-менее одинаково. А вот каково годами писать по-русски там, где все (ну, или почти все) вокруг говорят не по-русски?
— Писать по-русски в Америке, уверяю вас, сегодня гораздо приятней, чем это делать в нынешней России. К тому же я не мыслю словами — я мыслю образами. Я же художник, в конце концов.
Набоков в конце жизни, уже достаточно богатый и всемирно знаменитый, сожалел не о разграбленных большевиками имениях, и даже не о потерянной родине — нет, он говорил о русском языке: «Моя личная трагедия состоит в том, что мне пришлось оставить свой родной язык, родное наречие, мой богатый, бесконечно богатый и послушный русский язык, ради второсортного английского». Не хочу повторять ошибок великих писателей — писал и буду писать на любимом и родном русском.
— Находясь на столь существенном расстоянии — семь с лишним тысяч морских миль — от страны, в которой прошла бόльшая часть вашей жизни, наблюдая за тем, что в ней происходит, с той стороны мирового океана, — вы, без сомнения, видите и ощущаете нечто такое, что невозможно ни увидеть, ни ощутить, пребывая внутри неё. Например, то, что творится сейчас с российской культурой и, в частности, с литературой. Как, по-вашему, — пациент скорее жив, чем мёртв? Или?..
— Мой любой ответ будет истолкован неверно. Или сознательно извращён: я это уже слышал сто раз и читал — эмигрант, русофоб, что ты можешь знать про нас, живя в своём Вермонте? Поэтому процитирую русского критика, живущего в самой России. Критик уважаемый, а главное независимый, зовут его Александр Кузьменков***:
«Есть системы, для которых агония — не умирание, но способ существования. Наша паралитература как раз из этого ряда. Прав был Станислав Ежи Лец: мертворожденное долго не может умереть. И тем более прав был Роман Арбитман: если доктор Айболит бессилен, пора звать доктора Кеворкяна».
От себя добавлю вот что… Впрочем, нет — промолчу лучше.
— Возвращаясь к вашей новой книге. «Рисовальщик» весьма кинематографичен — как, впрочем, и все прочие ваши романы и повести. Можно сказать, это готовый сценарий — литературный, не режиссёрский. Но от превращения одного в другой, как известно, путь весьма короткий, было бы только желание перенести эту историю на экран. Ну и, разумеется, возможности для того, чтобы это сделать. О том, хотели бы вы, чтобы по этому роману был снят фильм, не спрашиваю — такой вопрос выглядел бы идиотским. Спрошу о другом: верите ли вы в то, что это произведение может быть экранизировано? Имею в виду, конечно, — в России.
— В России — да, в путинской РФ — никогда. Дело в том, что киноиндустрия, равно как и издательский бизнес, являются копией вертикали власти — феодальной структуры, основной целью которой является не подпускать чужих к корыту. Без ликвидации нынешнего режима конкуренция просто невозможна. А без конкуренции мы будем без конца смотреть фильмы Бондарчука и Кончаловского, без конца слушать песни Пугачёвой, Леонтьева и Киркорова, читать книги всё той же Яхиной, всё тех же Водолазкина и Быкова.
В нормальных странах, где живут люди, перешагнувшие из Средневековья в двадцать первый век, популярность писателей и их книг определяют читатели. Там существует антимонопольный закон, который не позволяет узурпировать книжную индустрию. Там издательства соревнуются друг с другом, причём не только за читателей, но и за писателей. И платят этим писателям настоящие гонорары.
— Отвечая на вопрос о драматической истории, связанной с изменением своего писательского статуса в России, вы сказали, что не жалеете ни о чём. Позвольте не поверить на слово. Вы же не можете отрицать того факта, что у писателя, выпускающего по две-три книги в год, каждая из которых сопровождается хвалебными рецензиями в прессе, участвующего в организованных издательством промо-турах, автограф-сессиях, радио- и телевизионных интервью и всё такое прочее, — у такого писателя очень быстро вырабатывается представление, что так и должно быть. Более того — что так будет происходить всегда, с каждой новой выпущенной им книгой. По крайней мере до тех пор, пока он не перестанет писать. И вдруг всё это испаряется в одночасье — как с белых яблонь дым. Как минимум у оказавшегося в таком положении писателя должна начаться сильнейшая душевная ломка. (Простите за использование наркоманских терминов, но иначе просто не скажешь.) Ведь было же это? И как удалось справиться, прийти в себя?
— Павел, мы взрослые люди и прекрасно знаем, что за всё надо платить. Так или иначе — если не деньгами, то честью. Человеческим достоинством. Особенно когда имеешь дело с ворами и проститутками. Я прекрасно знал, на что иду, когда разрывал контракт с «Эксмо». Я никогда не интересовался трендами в литературе и тут я разделяю мнение Юрия Крылова: «Если на литератора влияет книжный рынок — значит, это бездарный литератор… Когда рынок начинает воздействовать на литературу, использовать её как инструмент зарабатывания денег, она перестаёт быть литературой. Она становится чем угодно: публицистикой, памфлетистикой, имитацией художественной литературы…»
Для меня писательство не способ заработать — я профессиональный художник с сетью клиентов по всему миру и агентом в Вашингтоне. По той же причине меня не интересует известность и слава — только в прошлом году мои работы экспонировались в музеях Германии и в Русском музее в Санкт-Петербурге. Моя первая персональная выставка состоялась в Эдинбурге почти тридцать лет назад. После неё была ещё дюжина других — в Европе и Америке. Неужели вы думаете, что я всерьёз отношусь к словам какого-то продажного критика из РФ?
Моё последнее интервью «Эху Москвы» сняли с эфира. Когда я отвечал на вопрос о проблемах российского книжного бизнеса, ведущая — Майя Пешкова (мир её праху) перебила меня: «Вы называете все фамилии, а они же к нам сюда приходят в студию! — (Невольно подумалось: да к тому же и зарплату платят.) — Вам хорошо — вы в свой Вермонт уедете, а нам с ними тут жить!..»
После записи я вышел на Калининский проспект, — или как он там сейчас называется, — вышел в город, где вырос и который знал не хуже своей ладони, но Москва не узнавалась и была похожа на нехороший сон, когда всё вокруг лишь скорлупа, а внутри гниль, дрянь и сплошное притворство. И понял то, чего не понимал дотоле и что лежало на виду. Всё вдруг стало просто и ясно: а ведь права Пешкова — мне действительно хорошо.
Хорошо, что я уеду в свой Вермонт, где у меня свой лес и своя река, и баня с вениками, и где мне не надо улыбаться мерзавцам или, не дай бог, жать им руки. Хорошо, что не надо на ювелирных весах проверять каждое слово на лояльность подонкам и лицемерам. Хорошо! И слово «самоцензура» будет означать не страх перед начальником-самодуром, а всего лишь обязанность перед самим собой быть достойным художником. Действительно — хорошо!
— После того, как, отвечая на предыдущий вопрос, вы проставили точки над всеми «ё» (я знаю, что «ё» — ваша любимая буква в кириллическом алфавите, так же, кстати, как и моя), — мне ничего больше не остаётся, как только задать традиционный, подавляющим большинством литераторов люто ненавидимый, вопрос: Валерий, каковы ваши творческие планы? Если, конечно, он здесь уместен…
— Бог смеётся, когда мы рассказываем о своих планах. Жизнь — величайшее чудо, я стараюсь наслаждаться процессом и не думать о результатах. Любая достигнутая цель — это тупик. Это конец. Реальность — это нынешний миг, всё остальное химера — прошлое уже умерло, будущее ещё не родилось. Давайте же улыбаться и радоваться солнцу, давайте баловать детей и играть с котятами. Когда на закате солнца я голый плаваю в нашем лесном пруду, мне абсолютно плевать на мнение критиков, на шорт-листы литературных премий, на тиражи моих книг и публикации в литературных журналах. Должно быть, счастье выглядит примерно так.
— Позвольте выразить вам самую искреннюю благодарность за эту беседу. И пожелать доброго здоровья, семейного благополучия и творческих успехов — как в только что наступившем году, так и во все последующие. И, разумеется, новых написанных и изданных книг.
— Спасибо!
(*) Бочков В. Сахарный бес. Vermont: Karamazoff Publishing, 2021.
(**) В России повесть «Сахарный бес» издана под одной обложкой с романом В. Бочкова «Рисовальщик» — в качестве бонуса.
(***) Александр Кузьменков (1962–2022) скончался 26 ноября 2022 года в Нижнем Тагиле.Окончание следует
Все использованные фотографии — из личного архива Валерия Бочкова.
Photo © by Liz Davis, 2023
-
Категория
Эссе, статьи -
Создана
Четверг, 23 марта 2023 -
Автор(ы) публикации
Павел Матвеев