-
Местные.Если попытаться выбрать наиболее подходящее определение происходящему в настоящий момент с человеческим миром в целом, придётся пожалуй остановиться на том, что он влачится к некоторому варианту единства. Оно, в сущности, бесчеловечно и основано будет на патологически узкой платформе производства и потребления. Движение это осуществляется насильственным образом, но нет определённой внешней силы, которая сознательно тащила бы мир в этом направлении. В то же время нельзя сказать, что люди подчиняются этому влиянию совсем уж бессознательно. Соблазн относительного материального благополучия, который лежал в основе созданной системы, а нынче покорил абсолютное большинство, мешает разглядеть, во что в результате выльется это неотвратимое единство.Но если сама система, превратившаяся в отлаженный алгоритм, действует независимо от воли людей, и по большей части скрыта от глаз, есть среди нас те, кто бежит впереди паровоза и старается под лозунгом глобализации создать впечатление, что мы уже действуем на единой широкой мировой арене. Это чаще всего политики, экономисты и накачанные рекламой, как наркотиком, средства массовой информации.Никакой такой арены нет. Во всяком случае на ней ничего не происходит, а то, что нам удаётся увидеть – это беспорядочное мельтешение случайных событий и кривляние отталкивающих персонажей. Одно ощущение, что ты находишься среди них, может вызвать глубокое уныние – ещё до того, как попробуешь совершить какой-то поступок.Но если заставить себя отказаться от этого навязываемого представления о повсеместном едином процессе, можно время от времени различить совершенно локальные, едва заметные в шумной суматохе действия отдельных, малоизвестных людей, которые, никак не вовлекаясь в громогласно объявленные события и как будто пренебрегая унынием, поступают по-человечески. (Сознайтесь, что только что вы впервые услышали имя представителя крошечной Албании в Совете Безопасности ООН, сумевшего поставить на место своего коллегу из огромной России). Никак не похоже, что эти люди пытаются противостоять общему ажиотажу. Они, кажется, и не замечают его, а отвечают только на какую-то частную, местную несправедливость. Но даже когда их поступки не приносят результата и остаются едва заметными вспышками благоразумия, это продолжающееся слабое мерцание по всему земному шару свидетельствует о живой нервной системе настоящего Бытия.Такое, судя по всему интуитивное поведение этих незаметных агентов добра наводит на мысль, что у стремления представить мир, как единое целое, есть скрытая цель – может быть, столь же интуитивное желание провозвестников этой идеи сохранить статус кво, а заодно и самих себя. Создавая образ цельной системы, которая кому-то может показаться неудовлетворительной, они провоцируют недовольных восстать против всей системы разом – что заведомо невозможно – и искать пути её ниспровержения. То есть, настоятельно указывают ложное направление поисков.С похожей ситуацией столкнулись физики на пороге XX века. И они же в мучительном напряжении своих интеллектуальных сил обнаружили способ обновить казавшееся всеобъемлющим и неизменным здание классической науки.В то время существовало всеобщее убеждение, что фундаментально новые идеи должны резко противоречить установившимся нормам. Оно и сейчас продолжает жить в качестве расхожей истины, будто бы подтверждённой задорной формулировкой Нильса Бора об идее, которая должна быть достаточно безумной, чтобы оказаться верной. Но, как часто бывает, мы не дочитываем до конца и, вопреки намерениям автора высказывания, не проникаем в суть предмета. А о безумии идей Бор упомянул в связи с другим своим, не менее парадоксальным наблюдением: «Если квантовая физика вас не испугала, значит, вы ничего в ней не поняли».Но можно не поддаться смятению и, подобно соратнику Нильса Бора в квантовой физике Вернеру Гейзенбергу прийти к выводу, что самые безумные идеи рождаются в недрах традиционных представлений. «В истории никогда не существовало стремления радикально перестроить здание физики, - говорил он в одном из своих выступлений. - Наоборот, всё всегда начинается с весьма специальной, узко ограниченной проблемы, не находящей решения в традиционных рамках. Революцию делают ученые, которые пытаются действительно решить эту специальную проблему, но при этом еще и стремятся вносить как можно меньше изменений в прежнюю науку... Тогда-то – по меньшей мере в науке – и возникает наивысшая вероятность того, что отсюда может развиться настоящая революция, если только вообще имеется необходимость в новом фундаменте». К такому подходу он, кстати, призывал и своих слушателей, предоставляя присутствующим историкам поразмышлять о том, годится ли его ответ также и для истории. Этого призыва человечество к сожалению не услышало.Если рассмотреть свидетельство Гейзенберга слегка под иным углом, речь идёт о том, что стремление разом перестроить существующую систему обречено на неудачу, а поиски средств для такой перестройки – заведомо бесплодны. И те, кто направо и налево критикуют сложившуюся ситуацию – то есть, призывают к её отмене, зря тратят силы и отвлекают себя от внимательного наблюдения за происходящим.Те же, ускользающие от нашего внимания одиночки, справляющиеся с местной, узко ограниченой проблемой и не помышляющие о радикальной реформе, как раз и нащупывают путь к фундаментальному обновлению.Но если мы хотим воспользоваться советом выдающихся физиков – в конце концов, им-то удалось осуществить этот сложный манёвр в науке – следует принять во внимание и второе правило их стратегии: сдержанность, избежание нетерпеливых заявлений.Наш современник, американский писатель Гал Бекерман, подробно рассказывая в своей книге «Тишина в преддверии» (Gal Beckerman, “The Quiet Before”) о зарождении фундаментальных идей от естественно-научных воззрений Средневековья, через Чартизм в Англии, Диссидентское движение в России и так далее, напоминает, что самые ярые сторонники этих идей всегда удерживали своих последователей от поспешных и вызывающих для общества програмных выступлений, настаивая на кропотливом вынашивании единства убеждений, пока не станет очевидной их сила и неизбежность. Для Англии начала XIX века, например, это была идея всеобщих выборов – недоступная для сознания большинства населения. Её можно сравнить с пока невообразимой для нас мыслью о возможности какой-либо иной экономической системы, кроме рыночного капитализма.Сложность нашей ситуации в том, что проповедники и охранители мирового единообразия и в этом отношении подталкивают нас в ложном направлении. Пользуясь невероятным распространением и популярностью информационных платформ, они вроде бы укрепляют образ единства и монолитности системы и при этом стимулируют соблазн торопливых и широких заявлений. В качестве примера порочности такой практики Бекерман приводит неспособность многих прогрессивных общественных движений, интенсивно пользующихся этими платформами, приводить к значительным результатам.«Доцифровые способы коммуникации требовали терпения, - говорится в книге. - Они замедляли процесс создания и передачи информации, отдавая преимущество постепенному накапливанию знаний и укреплению отношений. Кроме того они обеспечивали согласованность, возможность для разнообразных идеологий и чувств сливаться в единую, убедительно новую перспективу. Те, кто вступал в подобные беседы, обретали более прочное ощущение принадлежности и солидарности, которое, в свою очередь, освобождало их, позволяя вообразить, как можно преобразовать действительность».Социальные сети делают нас легко отвлекающимися, волокут нас сквозь нескончаемый поток картинок и выспренних комментариев, но точно такое же воздействие они оказывают и на социальные инициативы. Громогласный взрыв информации предназначен чтобы привлечь внимание и принести эмоциональное удовлетворение, но неспособен принести устойчивый успех. Это протест ради протеста, он мгновенно вспыхивает и погружается обратно во тьму. Если и создаётся движение, глубина и прочность его не превышают поднятого кулачка имоджи.К прежним способам общения нас побуждают относиться, как к устаревшей форме, не соответствующей более насущным заботам, тогда как это, возможно, единственный способ заботы по-настоящему разрешать. Но прежде всего, и самое важное – пользовавшиеся этими древними средствами – перепиской, личными встречами, беседами по телефону – полностью контролировали их. Такие «платформы» создаются самими собеседниками, они устанавливают параметры общения и могут быть уверенными, что эти параметры соответствуют их целям.Чтобы так, в разумных и необходимых целях использовать новые средства, от нас требуются дополнительные усилия. Соблазн мгновенно познакомить со своим мнением большое число людей почти непреодолим. Кроме того, владельцы платформ могут ограничивать наше присутствие в них. В конце концов, ничто не помешает им однажды просто их закрыть. (Это, кстати, никак не лишит нас традиционных способов обмена информацией, и лучше бы от них не отвыкать. Во всяком случае, мы всё же избавлены от затяжного и утомительного обмена рукописными посланиями, который не остановил, однако, астронома XVI столетия Никола-Клод Фабри де Пейреска, одного из героев книги Гала Бекермана, оставившего нам сто тысяч писем).Нам упорно навязывают мысль, что социальные сети хороши для одного и не годятся для другого. Разумеется они создавались прежде всего, чтобы обеспечить прибыль, и с этой целью ориентированы на определённую форму обмена информацией. Но зачем же послушно идти на поводу у чужих коммерческих интересов? То, что их создатели предоставили своё, столь совершенное техническое изобретение в наше пользование, заслуживает благодарности, но никак не определяет способа, которым мы их подарком пользуемся. Марк Цукербер продолжает провозглашать, что Facebook была создана чтобы обеспечить связь между людьми. Его представления о такой связи, мягко говоря, своеобразны, но нам нет до этого дела – как и до его доходов, и это значит, что мы можем основывать наши связи на других, более глубоких представлениях.Пределы, в которых сейчас осуществляется общение в социальных сетях, достаточно широки, чтобы мы сами определяли форму общения. От нас зависит – используем ли мы их для увеличения общего шума и обогащения их владельцев или для постепенного накапливания знаний, укрепления отношений и обретения более прочного ощущения независимости, которая освобождает от навязываемых конструкций и лживыхподсказок.Говоря о неких силах, формирующих вымышленный образ мира, или о тех, кто использует эти силы в своих интересах, я вовсе не предполагаю, что они сами по себе требуют какого-то противодействия. На мой взгляд, они вообще не заслуживают внимания. Важно отдавать себе ясный отчёт в том, что́ именно они пытаются делать с нами. В этом отношении их власть не только не безгранична – она просто исчезает, как только мы отказываемся плыть по течению, берём глаза в руки, и сами начинаем определять, в каком мире живём.Так ведут себя одиночки, о которых мы изредка с удивлением узнаём. Но если соответствующим образом настроить зрение, мы обнаружим, что таких людей довольно много. Вот они как раз заслуживают нашего пристального внимания, потому что в данный момент они представляют человечество. Именно их незаметными местными усилиями движется вперёд история – движется медленно, как ей и надлежит, вопреки всем понуканиям и сбивающим с толку внушениям о современных скоростях.Нильса Бора и Вернера Гейзенберга с нами нет, но есть посол Албании в ООН Ферит Ходжа, есть писатель Гал Бекерман...И вот ещё пример нашего затуманенного зрения. Уже восемь лет существует книга философа Гарри Франкфурта «О брехне» (Harry G. Frankfurt, “On Bullshit”), в которой автор подробно описывает один из способов, которыми нас охмуряют ложные представления о действительности, и причины, по которым мы готовы с этим мириться.Проповедническая эффективность брехни заключается в её принципиальном отличии от обыкновенной лжи. По мнению автора книги, существо брехни составляют оторванность от заботы об истине, безразличие к действительному положению дел.«Брехать неизбежно, покуда обстоятельства вынуждают человека говорить о предмете, о котором он ничего не знает, - пишет Франкфурт. - Таким образом, брехню стимулирует та ситуация, когда обязанность или возможность высказаться на некоторую тему превосходит знания говорящего о фактах, существенных для этой темы. Это противоречие обычно для публичной жизни, участники которой часто вынуждены – по личной склонности или под давлением окружения – подробно обсуждать вещи, в которых они в той или иной степени невежественны....Хотя в обоих случаях человека одинаково легко уличить, последствия для брехуна будут в целом не так опасны, как для лжеца... Люди более терпимы к брехне, чем ко лжи, наверное, потому, что мы менее склонны воспринимать брехню как личный вызов... Пристрастие к брехне может вести к ослаблению и даже утрате привычки обращать внимание на реальное состояние вещей. Лгущий и говорящий правду играют как бы в одну игру, но за противостоящие стороны... Брехун же в отличие от лжеца, не отвергает истины и не противостоит ей. Он ее просто игнорирует. Вот почему брехун – еще больший враг истины, чем лжец». (Г. Франкфурт, «О Брехне»).Самостоятельность алгоритма лежащего в основе сложившейся системы, и явная привлекательность некоторых её сторон для подавляющего большинства, заставляют думать, что процесс будет продолжаться до тех пор, пока его разрушительные стороныне заслонят целиком его преимуществ в глазах этого большинства. Если учитывать нынешние темпы, это может произойти очень нескоро.С другой стороны, преждевременно провозглашаемому единству противоречит очевидное разобщение, масштабы которого пожалуй ещё не встречались в истории. Причиной его по-видимому стали засилие вышеупомянутой брехни и парадоксальный эффект общественных сетей, многократно усиливших распри вместо того, чтобы стать средством объединения, как предполагалось. Иногда создаётся впечатление, что само Бытие загадочным образом сопротивляется тяге к насильственному объединению, предоставляя нам время поискать выход.Остановить алгоритм могло бы свежее и всеохватывающее движение. По мнению Виктора Тростникова, например, таким движением было Христианство, остановившее налаженный алгоритм Римской империи. Стоит отметить, что целью этого движения ни сном, ни духом не было разрушение Рима. «Цезарю – цезарево» – утверждал его основатель, предвосхищая стратегический подход Гейзенберга.Надеяться на возникновение чего-то подобного конечно можно, хотя торжествующий алгоритм успел серьёзно поработать на тем, чтобы погасить в людях влечение к глубоким идеям и способность к их восприятию. Ещё полвека назад губернатор Калифорнии и будущий президент США Рональд Рейган, отстаивая интересы бизнеса в ущерб высшему образованию, убеждал население, что есть некоторые интеллектуальные излишества, вроде стремления к знаниям, без которых можно обойтись.Так или иначе, поскольку рождение будущего подобия христанства от нас не зависит, приходится обратиться к действительности, где нас встречает необходимость терпеливого ожидания того или иного исхода.И – стойкие одиночки, которых нам следовало бы предпочесть вымышленной мировой деревне, якобы плетущейся к бесславному единству купли-продажи.Здесь можно прочитать эссе Гарри Франкфурта, которое позже легло в основу книги "О Брехне".https://freelit.net/flt_uploads/frankfurt-on-bullshit_65132c17629f2.pdf -
Категория
Эссе, статьи -
Создана
Вторник, 26 сентября 2023 -
Автор(ы) публикации
Алексей Ковалёв
