ДО СВИДАНИЯ, МАЛЫШ

Современная военная драма в двух действиях

История про историю, которой мы достойны

Читать и скачивать на Автор.тудей

Читать и скачивать в формате pdf

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

СТАРИК

МАЛЬЧИК

ОФИЦЕР

ДЕВУШКА

ГЛИНА

БОЦМАН

МАМА

Деревенский дом с прилегающим к нему двором. Примерно наши дни.

Сквозь всю ткань спектакля в качестве музыкального фона периодически звучит тема песни «Я буду там» группы «Агата Кристи».

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

В отдалении постоянно слышатся отзвуки большой войны. На стенах тёмной комнаты играют блики от огня буржуйки. За столом с горящей керосиновой лампой сидит МАЛЬЧИК, рисует в тетради. В комнату входит СТАРИК, складывает у печки принесённую охапку

МАЛЬЧИК. Котика не видел?

СТАРИК. Не видел. Придёт твой Котик, никуда не денется.

МАЛЬЧИК. Денется. Пёсик же делся.

СТАРИК. Шальной у нас Пёсик был, беспокойный. Такому деться, что сметаны объесться.

МАЛЬЧИК. Я забыл, что такое сметана. Ты говорил, а я забыл.

СТАРИК. Ну, это белое такое, густое, вкусное. Собачки очень любят.

МАЛЬЧИК. Собачий корм?

СТАРИК. Можно и так сказать.

МАЛЬЧИК. Нарисую, как Пёсик ест сметану. Вот здесь, рядом с мамой, у колодца.

СТАРИК. Рисуй, рисуй. Хуже не будет.

МАЛЬЧИК. А мама высокая была? Выше тебя?

СТАРИК. Нет, пониже.

МАЛЬЧИК. А я хочу, чтобы выше.

СТАРИК. Ладно, пусть выше. Может, я и забыл уже. Ты рисуй, рисуй - всё что помнишь, рисуй, что во сне видел, рисуй, Котика, Пёсика - всех рисуй. А как срисуешь карандаш, у меня ещё один есть, хоть жёлтый, так что ж, и жёлтым можно рисовать. А потом мы на забор все твои рисунки повесим - выставка будет, люди мимо пойдут, смотреть станут. Скажут: вот же какой художник здесь живёт, скажите пожалуйста. И Котик у него как настоящий, и Пёсик как живой, и мама тоже.

МАЛЬЧИК. Как живая?

СТАРИК. Печка хорошо как разгорелась. Макароны будешь? Разогрею сейчас.

МАЛЬЧИК. С вискасом?

СТАРИК. Что ж с тобой поделать, ладно, откроем банку. Как будто праздник у нас.

МАЛЬЧИК. Деда, а что значит «люди мимо пойдут»? Сколько пойдёт? Бабка Эльза пойдёт, и Артур одноногий, и Ленка с матерью. А кто ещё-то?

СТАРИК. Не Ленка, а Лена.

МАЛЬЧИК. Прости. Какие ещё люди пойдут?

СТАРИК. Разные. Мы же летом выставку твою сделаем, когда тепло будет. Летом хорошо, летом крапива пойдёт, грибы, ягоды - не пропадём.

МАЛЬЧИК. Крапива на выставку пойдёт? А ты сказал, люди.

СТАРИК. Сказал и сказал, чего ты. К лету всякое может случиться. Даже люди.

МАЛЬЧИК. А лето скоро настанет?

СТАРИК. Ну как скоро, настанет когда-нибудь. Наверное.

МАЛЬЧИК. Я помню лето, ты не думай.

СТАРИК. И чего ты там помнишь?

МАЛЬЧИК. Такое яркое всё кругом, облака помню, маму. Нет, маму не помню. Соврал. Врать нехорошо, я знаю. Мокрое вот тут помню.

СТАРИК. Подмышками. Это пот у людей от жары выступает. Тут у нас от печки жарко бывает, а летом просто от погоды, от солнца. Солнце помнишь?

МАЛЬЧИК. Ага. Кажется.

СТАРИК. А что ты хорошо запомнил самое первое, самое отчётливое?

МАЛЬЧИК. «Отчётливое» - это как?

СТАРИК. Как Пёсика сейчас ты помнишь, только давно.

МАЛЬЧИК. На машине ехали по дороге. Впереди дядя в военной форме рулил, а мы сзади. Я Котика держал, а ты меня вот так за плечи. Быстро ехали, трясло сильно. Потом грохнуло, ты мне уши закрыл и глаза рукой. А когда открыл, дядя убитый уже был. Мы из машины вылезли, и ты меня в канаву бросил, а сам сверху навалился. Дышать было трудно, и Котик руку поцарапал. Потом ты меня через лес нёс на руках, потом мы к воде вышли, в лодке поплыли. И я заснул.

СТАРИК. Надо же. Тебе ведь четыре года исполнилось всего, когда мы из Города уходили от фронта. Май Первой Кампании шёл, аккурат битва под Бремками начиналась. А солнце было ещё тогда, не помнишь?

МАЛЬЧИК. Нет, не помню. Дым на дороге стоял, а когда я в лодке проснулся, уже ночь была.

СТАРИК. Вот и у меня всё в памяти перепуталось. После Бремок, сдаётся, мгла опустилась. Или позже, перед рейдом Грициуса на Кронцлар? Ладно, неважно. Давай-ка за стол садиться, пока макароны горячие.

МАЛЬЧИК. И вискас.

СТАРИК. И вискас.

МАЛЬЧИК. Вкусно.

СТАРИК. Вот тебе ещё. Что сказать нужно?

МАЛЬЧИК. Спасибо.

СТАРИК. Пожалуйста. Не забывай - людям приятно, когда с ними вежливо. И тебе будет приятно, когда с тобой так.

МАЛЬЧИК. А людей много на Земле, деда?

СТАРИК. Было много. Ешь, ешь.

МАЛЬЧИК. А будет тоже много? Летом, когда выставку повесим.

СТАРИК. Будет лето, будут и люди. Дожить бы.

МАЛЬЧИК. Ничего, деда, доживём. И до лета, и до солнца, и до людей. Честное слово.

СТАРИК. Ладно. Если честное слово даёшь, значит доживём. Честным словом не разбрасываются, ты знаешь.

МАЛЬЧИК. Ага.

СТАРИК. Вот чай.

МАЛЬЧИК. Со смородиной сегодня?

СТАРИК. И с мятой. Полезный. Пей, только не обожгись. Дров у нас с тобой на три дня осталось. На ближней околице сухая рябина стоит, срублю завтра. Потом напилим с тобой. Будешь деду помогать?

МАЛЬЧИК. Я люблю тебе помогать пилить. Я сильный.

СТАРИК. Вырастешь, станешь ещё сильней.

МАЛЬЧИК. Как ты?

СТАРИК. Как Рэмбо. Помнишь, я тебе сказку про него рассказывал?

МАЛЬЧИК. Здорово. И я тоже всех инквизиторов победю?

СТАРИК. Одолею. Нет такого слова, «победю».

МАЛЬЧИК. Есть. Если я могу кого-то победить, значит я победю.

СТАРИК. Ты слушай, что тебе старшие говорят. Если я сказал нет, значит нет.

МАЛЬЧИК. Почему нет-то, если есть? Я же сказал «победю», а ты меня понял. Значит, это правильное слово, человеческое.

СТАРИК. Человеческое - это когда никто никого не побеждает. И не убивает ради победы. Когда люди просто живут по-человечески, не прячутся друг от друга. Когда лето и солнце.

МАЛЬЧИК. А ты так и не объяснил, почему «победю» неправильное слово.

СТАРИК. Потому что неправильное.

МАЛЬЧИК. Ты, деда, какой-то дурак сегодня.

СТАРИК. Решил пойти на крайние меры? Оказать психологическое давление? Включить элементы обесценивания оппонента? Выдвинуть ультиматум? Ну, держись! Попался, лингвист доморощенный!

СТАРИК сгребает МАЛЬЧИКА в охапку, тормошит, тот отбивается. Оба хохочут.

МАЛЬЧИК. Победю, победю, победю!

СТАРИК. Уф-ф. Победил, победил. Знаешь, если честно, то я и и сам не понимаю почему «победю» - неправильно. Пусть у нас с тобой оно будет правильное. Мне не жалко.

МАЛЬЧИК. Ура! Я победил!

СТАРИК. Ну и хорошо. Так всегда и будет теперь.

С улицы слышится звук подъехавшей бронемашины, звучат шаги на крыльце. Старик встаёт, убирает мальчика за спину. В комнату входит БОЦМАН.

БОЦМАН (снимает шапку, пытается перекреститься). Крамольники, значит. Святых образов не держим.

СТАРИК. Не наша хата, чужая, господин солдат. Мы здесь случайно и временно.

БОЦМАН. Да мне похрен. Руки поднял, карманы наружу. Кто ещё в доме? Там что?

СТАРИК. Ничего, пустая комната. Мы одни здесь.

БОЦМАН заглядывает во вторую комнату.

БОЦМАН. Тоже с печкой, уже хорошо. (Говорит в наплечную рацию.) Господин офицер, тут дед с мальцом, всё чисто. Слушаюсь. (Старику.) Регистрацию на стол, оба лицом к стене. Молчать. (Изучает документы, говорит в рацию.) Крамольники третьей степени, господин Офицер, без еретизма.

СТАРИК исполняет приказ, поворачивается к стене, одной рукой обнимает МАЛЬЧИКА. В дом входит ГЛИНА, ведя за собой на короткой верёвке ДЕВУШКУ со связанными руками и заклеенным скотчем ртом. Следом входит ОФИЦЕР, осматривается, указывает ГЛИНЕ на лавку у окна. Тот ведёт туда ДЕВУШКУ, усаживает, садится рядом. БОЦМАН протягивает документы СТАРИКА, ОФИЦЕР отрицательно качает головой.

ОФИЦЕР. Доброго вечера, хозяева.

СТАРИК. Доброго вечера.

МАЛЬЧИК. Здравствуйте.

ОФИЦЕР. Извините за вторжение, но военная необходимость. Бензин закончился. Утром бензовоз подъедет, и мы дальше двинемся. Дело к ночи, а у вас тут натоплено. Да поворачивайся, отец, мы не кусаемся. Что ты как неродной.

СТАРИК с МАЛЬЧИКОМ поворачиваются лицом к непрошенным гостям. ОФИЦЕР и СТАРИК молча смотрят друг на друга.

Рекомендуюсь, старший офицер контрразведки легиона Архангела Михаила. Это сержант позывного чина Боцман, рядовой позывного чина Глина.

БОЦМАН идёт в соседнюю комнату растапливать там печь.

МАЛЬЧИК (указывает на девушку). А это кто?

ОФИЦЕР. Мне бы тоже, мальчик, хотелось узнать, а это кто. Но давай начнём с тебя: кто ты, откуда здесь, зачем? Рассказывай, не бойся.

СТАРИК. Я изложу, господин офицер.

ОФИЦЕР. Не вмешивайся, отец. Мы тут сами с усами и с хвостами. Так, мальчик?

МАЛЬЧИК (радуется). С усами и с хвостами. Так, да? (Пытается показать на себе усы и хвост.)

Все улыбаются.

ОФИЦЕР. Достаточно кривляний. Рассказывай.

МАЛЬЧИК. Мы пришли, когда ещё снег не падал. Деда кашлял, сказал, что зимовать тут будем. Потом он ходить опять начал, мы зашли в магазин - там стены не было - консервов набрали вот столько, «вискас» называются. Макароны там ещё были, горчица, только она невкусная. Нам разрешили: бабка Эльза приходила, сказала «живите, все равно Гликманов нет больше». И Ленка, то есть, Лена с её мамой заходили. Дед Лену учить будет зимой урокам всяким, а ленина мама сказала, что за это она нам одежды даст и немножко муки даже. И играть мы будем с Ленкой, так зима и пройдёт, она сказала. А Артур одноногий...

БОЦМАН возвращается.

БОЦМАН. Я извиняюсь, господин офицер, но и нам метнуть бы чего в организм. Весь день не емши.

ОФИЦЕР. Отужинать, ты хотел сказать.

БОЦМАН. Так точно.

ОФИЦЕР. Что ж, справедливо. Хорошо, мальчик, интересный рассказ. Сейчас мы тебе за него настоящий стол яств накроем. Не возражаешь, отец?

СТАРИК. Воля ваша. Но я бы поаккуратнее обращался с архаизмами.

ОФИЦЕР. В каком смысле?

СТАРИК. «Где стол был яств, там гроб стоит». И это не я сказал.

ОФИЦЕР. Я знаю, кто это сказал. «И бледна Смерть на всех глядит». Нет, я не суеверен и к тому же не люблю поэтов екатерининского выспренного штиля. Нам, грубым солдатам, ближе фронтовая похабень в духе незабвенного Франсуа Вийона. Не так ли, брат мой во оружии Глина?

ГЛИНА. То есть, я бы тоже поел, господин офицер. Отужинал, да.

ОФИЦЕР. О, господи. Боцман, смени Глину. Глина, ужин. Вперёд.

БОЦМАН берёт верёвку из рук ГЛИНЫ. ГЛИНА выходит из дома.

БОЦМАН (Девушке). Не дёргайся, дрянь. Чего задёргалась?

ОФИЦЕР. Пусть скажет.

БОЦМАН отклеивает часть скотча со рта ДЕВУШКИ.

ДЕВУШКА. В нужник.

БОЦМАН возвращает скотч на место. ОФИЦЕР кивает.

БОЦМАН. Опять ей приспичило. Сортир у вас где?

СТАРИК. Налево до забора.

БОЦМАН уводит ДЕВУШКУ на улицу. ОФИЦЕР за столом рассматривает рисунки мальчика.

ОФИЦЕР. Это мама?

МАЛЬЧИК. Мама.

ОФИЦЕР. А где она сейчас?

МАЛЬЧИК (показывает вверх). Там.

ОФИЦЕР. Давно?

СТАРИК. Не травмируйте ребёнка. Это вас не касается.

ОФИЦЕР. Давно?

СТАРИК. В первую Инквизицию шальной пулей. На бульваре Кригера.

ОФИЦЕР. На баррикадах?

СТАРИК. Она с репетиции шла, а тут штурм.

ОФИЦЕР. Чья пуля была - еретиков или инквизиции?

СТАРИК. Неизвестно.

В дом входит ГЛИНА с объёмистой сумкой. Выкладывает на стол банки с консервами, колбасу, сухой паёк, хлеб, сахар и прочее.

ГЛИНА. Сковорода есть?

СТАРИК. В шкафу.

ГЛИНА готовит ужин. МАЛЬЧИК заворожённо наблюдает за процессом. ОФИЦЕР продолжает рассматривать рисунки МАЛЬЧИКА.

ОФИЦЕР. Талантливо для его возраста.

СТАРИК. Он способный мальчик, умный и добрый. В мать пошёл.

СТАРИК убирает со стола тетрадь и карандаш. В комнату возвращаются БОЦМАН и ДЕВУШКА.

БОЦМАН. Пиналась.

ГЛИНА. Резвенькая.

ОФИЦЕР (спокойно). Молчать. Ужинать с нами будете, барышня? Это мы можем святым духом питаться, а еретикам никак не положено. Ну да у нас, как видите, и кроме святого духа есть чем порадовать плоть земную. Так будете? Вот и славно. Освободить.

БОЦМАН. Рисковый вы человек, господин офицер.

ОФИЦЕР. Однова живём, Боцман.

ГЛИНА развязывает ДЕВУШКЕ руки, убирает скотч со рта.

ГЛИНА. Только одно лишнее движение сделай мне, тварь, сразу ухо отрежу.

ОФИЦЕР. Глина! Здесь дети.

ГЛИНА. Виноват, господин офицер. У меня всё готово.

ОФИЦЕР. Подавайте.

БОЦМАН споро расставляет найденные в комнате разносортные тарелки. ГЛИНА нарезает хлеб, раскладывает еду.

БОЦМАН. Прошу к столу, господин офицер.

ОФИЦЕР. Присоединяйтесь. Садись здесь, малыш.

СТАРИК. Благодарю, он привык рядом со мной.

ОФИЦЕР. Как скажете. Боцман, молитву. Никого не принуждаю, боже упаси. Каждому по вере его. Или безверию. Боцман.

Военные берутся за руки, ОФИЦЕР и БОЦМАН закрывают глаза, ГЛИНА зло наблюдает за девушкой. СТАРИК молитвенно складывает перед собой ладони. МАЛЬЧИК в нетерпении ждёт завершения непонятной скучной процедуры. ДЕВУШКА упрямо смотрит в стол.

БОЦМАН. Господь наш Вседержитель, уповаем на волю Твою, справедливость Твою, возмездие Твоё. И пусть хлеб Твой утроит силы наши в святой борьбе во имя Твоё. Да сгинет Враг вечный и слуги его яко в тверди земной, так и в воздусях небесных. Восславь, Господь, святую инквизицию и ратный подвиг ея во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Аминь.

Приступают к трапезе.

ГЛИНА. Боцман у нас в Академии Духовного Регламента целый курс окончить успел, пока за грех кокаинизма его не выперли. По мне так невелик грешок, но в дипломированного дознавателя не допустили его святоши-академики. Вот здесь с нами теперь воительствует, сержантом-недоинквизитором. Прости Господи его душу грешную.

БОЦМАН. Заткнись.

ГЛИНА. Я же от души. Чисто застольный разговор поддержать.

ДЕВУШКА. Клеймили калёным железом еретиков-то в своей Академии? Водой успели попытать отступников? А, Боцман?

БОЦМАН. Вы, девушка, кушайте, кушайте. Не надо вам.

ДЕВУШКА. Я кушаю, кушаю. А что мне надо и что не надо сама решать буду.

ГЛИНА. Ты Бога-то побойся: мы со всей душевностью, хлеб с тобой вот преломили, а ты поносить нас взялась. Креста на тебе нет.

ДЕВУШКА. Ваши кресты людской кровью умыты, детскими кошмарами украшены, слезами матерей прокляты. Воздастся вам и на этом свете, и на том за всё содеянное.

БОЦМАН. Пошла писать еретичка по методичке. Что ж вы все такие одинаковые-то, антиклерикасты штопаные?

СТАРИК. Девушка, я вас прошу. Не стоит, право. Тут ребёнок.

ДЕВУШКА. Пусть видит и запоминает. Всё видит и всё запоминает. Ладно, умолкла.

ГЛИНА. Умолкла она.

БОЦМАН. Вкусно, ребёнок?

МАЛЬЧИК. Очень вкусно. А это что в банке?

ГЛИНА. Огурцы маринованные. Корнеплоды.

СТАРИК. Корнишоны.

ГЛИНА. Точно. Спасибо, отец.

ДЕВУШКА (Старику). Вы как будто их за людей держите.

СТАРИК. Что ж, Господу всякая душа человеческая важна. Значит, так надо.

МАЛЬЧИК. Я наелся, спасибо.

СТАРИК. Спать тебе пора.

МАЛЬЧИК. Не хочу.

ГЛИНА. А я хочу.

БОЦМАН. Мы с Глиной в машине разместимся, господин офицер, с посменным караулом. Под бронёй привычнее. А арестантку свяжем на ночь, никуда не денется.

ОФИЦЕР. Валяйте.

ДЕВУШКА. Галантные какие кавалеры в инквизиции.

ОФИЦЕР. Боцман, спальник мой с карематом занеси потом. (Старику.) Девушка с мальчиком в дальней комнате лягут, а мы с вами здесь как-нибудь устроимся. Не возражаете?

СТАРИК. Давайте так.

ГЛИНА. Глаза слипаются. (Девушке.) Встала, руки вперёд. Верёвку подай, Боцман, сзади тебя лежит.

ДЕВУШКА. А танцы? Дамы приглашают кавалеров.

Со святыми упокой, с грешником веселье.

Инквизиторы в гробах справляют новоселье.

Крестоносцы, крестоносцы, крестоносцы божии.

Вы зачем в калашный ряд со свиною рожею?

Легион ты легион, сапоги гармошкой.

Один молится всерьёз, десять понарошку.

Инквизиция моя, чёрные мундиры.

Поп солдатика того, дьякон - командира. И-эх!

ОФИЦЕР. Наплясалась? Всем отбой.

ГЛИНА вяжет руки ДЕВУШКЕ, ведёт её в соседнюю комнату. СТАРИК подталкивает МАЛЬЧИКА вслед за ними.

МАЛЬЧИК. Какой хороший день сегодня.

СЦЕНА ВТОРАЯ

У бронемашины БОЦМАН и ГЛИНА наблюдают за зарницами дальних разрывов. В доме СТАРИКА светятся окна.

ГЛИНА. Справа ближе стали накрывать, километров восемь. Там как раз выезд на трассу с этого профиля.

БОЦМАН. Как-нибудь.

ГЛИНА. Ты точную нашу диспозицию в штаб отправил?

БОЦМАН. Поучи меня ещё. Точку они зафиксировали, а вот с исполнением у нас сам же знаешь как. Штабные с утра бензовоз на правый фланг отправят по привычке, а про нас забудут. И будем куковать до вечера. И молиться, чтобы дорогу эту не обрезали. Видишь, как еретики придвинулись.

ГЛИНА. Перекрестись. Мы год назад в полукотёл попали под Токсно, я потом три месяца заикался.

БОЦМАН. Контузило?

ГЛИНА. Не знаю, в медпункт не ходил. Засыпало, стена обрушилась. Синие уже на нашу позицию вышли, я их голоса различал из-под завала. Думаю, кирдык тебе, Глина, сейчас они дальше пройдут, а потом их жандармерия тылы зачистит и вынет нас за ушко да на солнышко. А там уж у них с нашим братом разговор известный: офицеров ещё в допросную примут, а таким как мы прямая дорога в петлю. Помнишь, они виселицы на том берегу каждую ночь обновляли пленными? Так ещё и переломают всего перед тем - мне капрал из телевизионного взвода такого понарассказывал: им политцерковь всю фронтовую сводку преступлений той стороны каждое утро сбрасывает.

БОЦМАН. А ты и уши развесил. Про информационное прикрытие слышал? Политпоп врёт, как только рот открыл. Закрыл - опять честный человек. Как отскочили-то?

ГЛИНА. Да соседи навалились, в контратаку сбегали. У них там ротный свежий тогда пришёл, геройствовал... А не скажи, еретичность она еретичность и есть. На сайте батальонного прихода отдельное видео висит об изменении мозга у всех, подвергаемых еретической пропаганде. Там прямо факты показаны, как поэтапное озверение происходит у крамольников, которые в еретиков обращаются. Вначале мозжечок разжижается, потом кора головного мозга деревенеет. Оттого они такие оголтелые и становятся, а дальше уж прямая дорога в еретики. А те, сам знаешь, фашисты конченые. Целый доктор медицины объяснял, в халате.

БОЦМАН. То-то ты фашистку сегодня разносолами потчевал.

ГЛИНА. Приказ есть приказ. Нет, так-то еретичка справная, вон как отплясывала.

БОЦМАН. Стал бы?

ГЛИНА. Совсем ты уже.

БОЦМАН. Не, ну а чего? Женское тело, оно, говорят, мягкое, тёплое. Самое то в такую погоду.

ГЛИНА. Только после тебя.

БОЦМАН. Вернёмся, возьмём увольнительную - и в бордель с девками. А, Глина?

ГЛИНА. Да уж, развлечёмся от души.

Смеются, но недолго, поскольку над головами вдруг пролетают реактивные снаряды противника. Ложатся много ближе прежнего, небо озаряется яркими вспышками.

ГЛИНА. Ого. Не нравится мне это.

БОЦМАН. Господь милостив.

Оба крестятся, глядя в небо.

Спаси и помилуй, спаси и помилуй, спаси и помилуй.

ГЛИНА. Ты звёзды когда последний раз видел?

БОЦМАН. Не соврать бы, под Ярмином ещё. Говорят, там на Южном фронте этот выброс и случился, который мглу из земли поднял в небеса. Политпопы, ясен конь, с тех пор блажат, что за еретиков Господь темень людям ниспослал. А я думаю, наши что-то подорвали совсем уж непотребное на полигоне том закрытом. Ну, на Красном, ты знаешь.

ГЛИНА. Молчал бы ты про это лучше, за умного сойдёшь. Уши везде есть, донесут про такой разговор за милую душу. Определят к штрафникам в адскую роту, там вволю наговоришься.

Из дома выходит ОФИЦЕР.

ОФИЦЕР Что-то тут, Боцман, шумно становится.

БОЦМАН. Стреляли.

ОФИЦЕР. Почему оба не спите?

ГЛИНА. Не спится, господин офицер.

ОФИЦЕР. У тебя же в хате глаза слипались. Смотри, заснёшь завтра за рулём, я тебя в пехоту сошлю.

ГЛИНА. Не засну. Мы завтра быстренько до дома, противоснарядным манёвром - вжик, вжик, вжик.

ОФИЦЕР. Ты так вчера баранку крутил, когда за кошкой здесь гонялся.

ГЛИНА. Не ушла же. А все кошки тут заражённые специальным боевым вирусом, их уничтожать - богоугодное дело. На политзанятиях поп третьего ранга рассказывал.

ОФИЦЕР. Ладно, гляжу, непонятные дела на передке творятся. Выйди на Часовню, Боцман, узнай обстановку, про бензовоз напомни. Не нравится мне всё это. До утра не беспокоить, прокляну.

БОЦМАН. Слушаюсь.

ОФИЦЕР напоследок вновь осматривает полыхающий горизонт, уходит.

ГЛИНА. Проклянёт он.

БОЦМАН. Заткнись.

ГЛИНА. А главное, еретики сейчас на препаратах каких-то особенных, мне фельдшер заезжий из медсанбата рассказывал позавчера в столовой. Потому они и долбят артой днём и ночью, им спать вообще теперь нужды нет. И озверение у них сплошное от этого. И фельдшерам же по трибунальному уставу положено на каждом костре присутствовать. Так он говорит, что каждой второй аутодафируемый нынче горит зелёным пламенем, понял? Ну как, пламенем - нет-нет да и мелькнёт над искупляющим зелёный огонёк. Раньше не было такого, говорит, вот два месяца только как началось. Святой истинный крест.

БОЦМАН. Где ты только таких психических идиотов находишь. И верит им, главное.

ГЛИНА. Да ты сам посуди: полночи уже прошло, а они садят и садят. Когда такое было? Раньше и еретики по ночам спали ведь.

БОЦМАН. Проверим сейчас, что там в штабе про твоих зелёных друзей нам расскажут.

Садится в бронемашину. Не закрывая дверцы, включает рацию. ГЛИНА стоит рядом, слушает.

Часовня-три, Часовня-три, ответь Гвоздике-два. Часовня-три, ответь Гвоздике-два. Часовня-три, Часовня-три... Кто это?.. Хмурый? Хмурый, это Боцман. Про бензовоз напомни с утра зампотеху... Что значит, Фикса дежурному передаст? Приеду, всем вам, передастам, выпишу, прости мя, Господи... Сам, понял? Лично, понял?.. Вот и хорошо. Что там за война у вас нынче такая громкая?.. На Скерницу идут? Да ладно... А разведка что?.. Ясно. Молебен? Ишь ты... Ну, пусть. Про бензовоз не забудь. Отбой.

ГЛИНА. Ну?

БОЦМАН. Да хрен поймёшь. На Скерницу вроде прут, и браво прут, судя по всему. Полковой молебен завтра провести приказ вышел. Я забыл уже про такое, с прошлогоднего отступления никаких молебнов не было. Не нравится мне всё это. Офицеру бы надо доложить.

ГЛИНА. Он тебя выкрошит и высушит. Сам слышал: не беспокоить, проклянёт, а потом в пехоту спишет. Хочешь в окоп? И я не хочу.

БОЦМАН. Ну, не знаю. Дело такое.

ГЛИНА. И потом, бензина нет? Нет. Что толку докладывать? Все равно никуда отсюда не тронемся, даже если Святой Августин прикажет. Всяко бензовоза ждать придётся. А где от нас эта Скерница, далеко?

БОЦМАН. Километров тридцать на север. Её соседи всё лето штурмовали, только в октябре взяли.

ГЛИНА. Это который легион, Апостольский?

БОЦМАН. Нет, орденов Красной Звезды и Первого Причастия гвардейский мотострелковый имени Томаса Торквемады.

ГЛИНА. Так у меня в Торквемадском одноклассник же служит каптернамусом при информационной роте. Вот там, скажу я тебе, у них весь расклад по тайным еретическим технологиям имеется, что ты. Мы с ним летом встретились на побывке, он мне такого рассказал, что тебе ни в одном телевизоре не доложат.

БОЦМАН (усмехается). Например?

ГЛИНА. Например, про чёрный звонок.

БОЦМАН. Какой звонок?

ГЛИНА. Так ты слушай. Чёрный, я ж и говорю. Сидишь ты, например, дома, картошки нажарил, пиво пьёшь с воблой и тут тебе звонят. Ты телефон берёшь, отвечаешь по форме: «Сержант Боцман слушает». А там музыка натуральная, понял? И мелодия у ней такая «та-та-та-там, та-та-та-там». (Воспроизводит начальные такты бетховенской «Симфонии Судьбы».) Тут у тебя, значит, всё деревенеет, и никак уже звонок не сбросить. «Та-та-та-там, та-та-та-там!». И громче, и ещё громче, а ты уже весь такой в просрации...

БОЦМАН. В прострации.

ГЛИНА. Ну. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть, только музыка эта нечеловеческая тебе мозг выедает, понял? А потом голос тихий, но страшный: «Отрекаешься ли ты от Господа нашего Иисуса Христа?». И никак тебе уже не уйти от ответа. А ответ возможен единственный: «Отрекаюсь». Не было ещё человека, который не отрёкся бы, не ушёл бы от Врага извечного. И как только отречёшься, засмеётся трубка сатанинским смехом вот так вот: «Ха. Ха. Ха». И отпустит тебя. Ты телефон положил, морок с себя стряхнул и вроде дальше жить продолжаешь как прежде: пиво это, например, с воблой пьёшь. А всё, душа-то твоя уже переметнулась, и мысли еретические в голову лезут: а не взорвать ли мне машину бургомистра, к примеру? Потому что свобода воли и другая прочая гордыня, понял? И пропал ты, самым последним еретиком сделался. Вот через такой звонок они ряды свои пополняют, через технологии бесовские.

БОЦМАН. Так почему звонок чёрный-то?

ГЛИНА. А я не сказал разве? Все кто его принимают, лицом чернеют, взгляд у них в одну точку упирается и отвлечь их от мобильника нет никакой возможности. Один только случай был, когда отец сыну руку с телефоном отрубил во время такого звонка, понял? Ничего, обошлось: он ему жгут сразу и скорая быстро приехала. Так душу сына и спас, но это случайная история, редкая. Потом-то, как уже отрекутся, чернота с лица сходит, конечно. Живут сатанисты меж нас как нормальные люди, а душа - всё, тю-тю, поминай как звали. А ты говоришь.

БОЦМАН. Я говорю, спать иди, праведник вислоухий. Затихло пока вроде. Через три часа подниму, сменишь меня.

ГЛИНА. А я за душевном разговором и забыл, что спать хотел. Вечно с тобой так. Пойду. Остаёшься тут за старшего, не шали у меня.

ГЛИНА уходит в машину, БОЦМАН смотрит в небо, крестится.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

В дальней комнате дома на кровати лежит ДЕВУШКА со связанными руками, МАЛЬЧИК сидит на диване.

ДЕВУШКА. Чего ты на меня смотришь?

МАЛЬЧИК. Ты красивая. Как мама.

ДЕВУШКА. Была красивая да вся вышла.

МАЛЬЧИК. Куда вышла?

ДЕВУШКА. Неважно куда, важно что вся.

МАЛЬЧИК. Вот и мама вся.

ДЕВУШКА. Умерла мамка-то?

МАЛЬЧИК. Ага.

ДЕВУШКА. Ладно, не один ты такой. Время выпало нам подлое, горькое. Пройдёт оно, конечно, когда-нибудь. Только маму твою не вернёшь, да и солнце неизвестно вернётся ли, сколько уже мгла эта стоит. Натворили делов инквизиторы.

МАЛЬЧИК. Деда говорит, лето всё равно будет. Мы летом выставку повесим на заборе, я много ещё чего нарисую.

ДЕВУШКА. Рисуй, малой, рисуй. Всё фиксируй, что видишь. Пригодится потом.

МАЛЬЧИК. Вот и деда мне тоже самое: и Котика рисуй, и Пёсика. И тебя тоже нарисую, как ты пела сегодня и плясала. Красивое.

ДЕВУШКА. Понравилось?

МАЛЬЧИК. Очень.

ДЕВУШКА. Ну и хорошо. Хоть кому-то напоследок понравилась.

МАЛЬЧИК. Ты не можешь не нравиться, ты хорошая.

ДЕВУШКА. Могу, малой. Могу не нравиться одному человеку.

МАЛЬЧИК. Это плохой человек?

ДЕВУШКА. Нет, это хороший человек. Самый лучший. Но ему нравлюсь не я, совсем не я. Он и в сторону мою не смотрит. А зачем мне это всё вокруг, если он не смотрит? Других замечает, а меня нет. Вот представь, что ты сейчас здесь есть, я на тебя смотрю - и не вижу. Стенку за тобой вижу, а тебя - нет.

МАЛЬЧИК. Значит, я в шапке-невидимке.

ДЕВУШКА. Вот и я. В шапке.

Входит СТАРИК.

СТАРИК. Ты почему не спишь до сих пор?

МАЛЬЧИК. Потому что я в шапке-невидимке и меня никто не видит.

СТАРИК. Я же вижу.

МАЛЬЧИК. Ты не считаешься, ты мой дед. А она не видит. Спроси у неё.

СТАРИК. Не у неё, а у девушки. Учись правильно с людьми разговаривать. Вам, милая, может воды принести? А мальчик пусть поспит, рано ему ещё в наши взрослые дела. Хорошо?

ДЕВУШКА Ладно. Только он сам с разговорами. Нет, пусть спит, конечно.

СТАРИК. Вот и славно. Так воды принести?

ДЕВУШКА. Ты б развязал меня лучше. А, дед?

СТАРИК. Вы же понимаете.

ДЕВУШКА. «Всяк крамольник, замеченный в пособничестве еретикам, подлежит пытке на дыбе с конфискацией имущества и последующей люстрацией». Судебное Уложение, параграф третий. На всех столбах развешано. Понимаю, чего уж. Это я так, на всякий случай. Офицер в доме?

СТАРИК. Караул вышел проверить. Я вас, милая, развязывать не стану, но всё у вас будет хорошо, поверьте.

ДЕВУШКА. Дед, ты вроде на попа не похож. Ну чего ты мне втираешь? Я же не пацан твой несмышлёный.

МАЛЬЧИК. Дедушка никогда не втирает. Если он говорит, так и будет.

СТАРИК. И всё же очень прошу поверить на слово, обещаю вам со всей серьёзностью.

МАЛЬЧИК. Деда, я тебя люблю.

СТАРИК И я тебя. А теперь спи, пожалуйста. И вы спите. Спокойной ночи.

СТАРИК уходит.

ДЕВУШКА. Хороший у тебя дед. Городские вы, из интеллигентов?

МАЛЬЧИК. Я не знаю.

ДЕВУШКА. Ну и ладно, меньше знаешь - крепче спишь. И ты давай спи. Дед вон сердится на меня.

МАЛЬЧИК. Он не сердится, он добрый. А ты сказку мне расскажешь перед сном?

ДЕВУШКА. Сказку? Нет, не знаю я сказок.

МАЛЬЧИК. Про шапку-невидимку, которую ты раньше начала.

ДЕВУШКА. Про невидимку, значит. Ладно, слушай. Только сразу глаза закрывай. Закрыл?

МАЛЬЧИК. Закрыл.

ДЕВУШКА. Ну вот, стало быть, жила-была шапка-невидимка.

МАЛЬЧИК. Шапка жила?

ДЕВУШКА. В смысле, девочка жила, а у неё была шапка. Шапка как шапка, вязаная такая, серая. Как зима приходила, она её надевала. Пока новая была, так очень нарядная: мужики оборачивались, языками цокали. А девочка гордая ходила, фу ты ну ты, ножки гнуты, проходи, не задерживайся, шею свернёшь.

МАЛЬЧИК. А почему они девочку видели, если она в шапке?

ДЕВУШКА. Потому. Потому что шапка была тогда вовсе не волшебная, а просто красивая, из бутика городского. Ты спи лучше давай. Так вот, носила она эту самую шапку три зимы и три лета. Потом девочка выросла, шапка поистрепалась, а новую уже не купишь: как раз Инквизиция началась, какие уж тут шапки.

МАЛЬЧИК засыпает и видит сон.

СОН МАЛЬЧИКА

Диван с МАЛЬЧИКОМ освещается тёплым нежным светом. Звучит пение птиц, вдали слышатся отзвуки городской жизни: движение машин, лязг трамваев, смех ребятишек на детской площадке. На диван подсаживается МАМА, гладит мальчика по щеке, зарывается носом в его волосы, тихонько дует в глаза.

МАМА. Просыпайся, малыш, пора. Вставай, милый.

МАЛЬЧИК. Не хочу.

МАМА. А ты захоти.

МАЛЬЧИК. Не захочу.

МАМА. А у кого сегодня день рождения?

МАЛЬЧИК (садится на диване). У меня? У меня, у меня, у меня!

МАМА. А у кого день рождения, тому что полагается?

МАЛЬЧИК. Подарок! Мне полагается подарок!

МАМА. Конечно. Конечно, тебе полагается подарок. А какой, как ты думаешь?

МАЛЬЧИК. Ружьё! Бах! Бах! Ба-бах!

МАМА. Ну нет, какое ещё ружьё, зачем? Ты у меня никогда ни в кого не станешь стрелять. Ты вырастешь смелым и сильным безо всякого ружья. Оружие, малыш, нужно слабым, тем кто в себя не верит, кто не может без него добиться любви от других. А я тебя люблю просто так, и папа тебя просто так любит, и дедушка. Потому что ты самый лучший ребёнок на свете. И не нужно нам никакого ружья, правда?

МАЛЬЧИК. Не нужно. А что нужно?

МАМА. А вот что.

МАМА кладёт на колени МАЛЬЧИКУ нарядную коробку, развязывает праздничную ленту, достаёт калейдоскоп.

Посмотри сюда, теперь покрути. Вот так, ещё раз.

Ярко освещённая часть комнаты вспыхивает разноцветными вертящимися кристаллами.

Это называется «калейдоскоп».

МАЛЬЧИК. Калидаскоп.

МАМА. Ка-лей-до-скоп. Нравится?

МАЛЬЧИК. Да, нравится. Спасибо, мама.

МАМА. А поцеловать? Вот и хорошо. Но это не главный подарок, малыш.

МАЛЬЧИК. Да? А какой главный?

МАМА. А главный подарок у нас с тобой приехал... Откуда приехал?

МАЛЬЧИК. Не знаю, откуда. Кто приехал?

МАМА. Смотри сам.

В круге света возникает неясный тёмный силуэт, приближающийся к МАЛЬЧИКУ.

МАЛЬЧИК. Папа?

Гаснет яркий свет. МАЛЬЧИК громко вздыхает, переворачивается на другой бок.

ДЕВУШКА. А потом он мимо проходил и по голове меня потрепал, как щенка какого: «Не грусти, чернявая, прорвёмся». И ладонь у него знаешь какая была? Твёрдая и горячая. И сейчас как вспомню, так лицо пылать начинает. И внутри такое тепло становится, стыдное. Ладно, рано тебе ещё. Только я бы за то чтобы он меня этой рукой всю погладил что угодно бы отдала. Только один раз. И всё, и не надо мне больше ничего.

А потом в другой раз уже, за рекой ещё дело было, вошли мы в посёлок один, а там гитара нашлась в блиндаже инквизиторском - они много чего побросали: и журналы разные похабные, и пиво баночное нашлось, и гитара вот. Так значит, считай, весь второй взвод туда набился, и эта, значит, фря штабная с маникюром пришла. Ну, пиво же, да картошки с трофейными консервами наварили, тепло, уютно. А я чумазая, слышь, - в зеркало-то глянула, страх божий. Вышла наружу, снегом оттёрлась мало-мало, вернулась, а мне гранатомётчики машут: продвигайся сюда поближе к столу, и целую миску картошки наложили уже. И я так получилось, что прямо вот напротив него устроилась, смешалась вся, аж ложка в рот не лезет. А он гитару, слышь, понастраивал и целый концерт закатил. А голос у него, что ты. И ребята, считай, каждую почти песню подхватывают, и фря эта тоже. Она вот так от меня сидела, наискось. И он на неё нет-нет да и глянет, а на меня ни разу, хоть я почти нос к носу с ним. Ну так я ж их песен городских не знаю, вот и шапка-невидимка, значит, на мне. И тут он такую интересную запел, а все молчат, никто ничего. Я запомнила даже оттуда: «до свиданья, малыш, я упал, а ты летишь, вот и ладно, улетай, в рай». И ещё там что-то такое. Нет, ты не думай, песня отличная, красивая. Это у меня ни слуха, ни голоса.

Ну а вчера я за стеной сидела, а там какая стенка, название одно, вся полуразрушенная от прилётов. Слышу, ротный нашему взводному задачу ставит: разведку скрытную провести в деревне, что на левом фланге, и прокламаций там расклеить на случай, если отходить будем: политотдел распорядился, прислал листовок пачку, чтоб им провалиться. Кого пошлёшь, спрашивает. А наш и отвечает: его, больше некого, он и самый толковый, и опытный. А куда ему? Он третий день простывший воюет, в жару весь, я же не ротный, я всё вижу. Ну и взяла прокламации украдкой, на позиции в нос их сержанту сунула: гляди, в разведку меня командир отправил, особое доверие оказал. Так я два раза уже в разведке была, с группой, правда, ну так что ж, поверил. Пропустили, сказали прикроют, если что. А как тут прикроешь, если я на километр от своих упорола. Три листовки осталось развесить, а на четвёртой меня эти чёрные и взяли, пикнуть не успела. Там и не было никого на всей нейтралке, откуда их чёрт принёс, не знаю.

Так что была у меня шапка-невидимка, да кончилась в самый лихой момент. Война, малой, ничего не попишешь. Там малина в огороде росла, старых ягод с листьями ему нарвала, чтобы прогрелся с кипятком, жар сбить. Ну да ничего, как-нибудь. Может, слышь, хоть эта фря догадается его к фельдшеру отправить. Пусть бы отправила.

Ты спишь ли, малой? Ну, спи. Такая тебе сказочка вышла про шапку-невидимку. Спасибо, что послушал. Спи.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Начальная комната. На лежанке спит СТАРИК, отвернувшись к стене. На полу лежит каремат с положенным сверх него расстёгнутым спальным мешком. С улицы входит ОФИЦЕР, подбрасывает дрова в буржуйку, садится за стол, долго смотрит на отблески огня в печи.

ОФИЦЕР. Спишь, отец?

Пауза.

Когда Бремки сдали, откатились за реку, закрепились кое-как. Держались зубами из последних сил, резерва ждали. Похоронные команды не справлялись, в медсанбате хирурги под открытым небом оперировали. Вот оттуда сигнал и поступил: ваш, похоже, клиент, говорят, забирайте, мы его подлатали на скорую руку, у нас каждая койка на счету. Приехал. Начштаба привёл в первую хирургию, предъявляет: а там пацан на вид пятнадцатилетний, худой, без ступни уже, но смотрит дерзко, нехорошо. И рюкзачок его передаёт с планшетом найденным. Гаджет на палец запаролен был по глупости: пока оперировали, отпечатком и попользовались, открыли. Все позиции левого фланга снял, гадёныш, очень грамотно на карте пометил - и фортификацию, и ракетную батарею, и танковый батальон, и штаб, и медса