ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

АННА

БОРИС

ВИКТОР

МАТЬ АННЫ

СЕРЖАНТ

ОПЕР

ЛЮДИ В ПРОТИВОГАЗАХ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

БОРИС (подпевает маршу). «... судьба нас ведёт. Вперёд, сыны Отечества! Вперёд, вперёд, вперёд!» Так, направление в кармане, родителям позвонил. Деньги? (Достаёт бумажник.) Деньги есть, Ане на первое время хватит. Что ещё? Рюкзак Витька обещал принести... «Вперёд, сыны Отечества! Вперёд, вперёд, вперёд!» Ага, в школу позвонить, насчёт вечера. (Набирает номер на телефоне.) Вероника Павловна, это Пономаренко. Вы ведь не откажете лучшему словеснику вашего учебного заведения в прощальном ужине с коллегами сегодня в школьному буфете?.. Как можно? Без вас наш мир будет совершенно неполным, совершенно... Часиков в семь планирую... Спасибо. Вы безусловно самый чуткий и нежный директор на нашей безумной скорбной планете. Буду ждать вас персонально и с пристрастием. До вечера. (Завершает разговор.) «Победа нас ждёт, судьба нас ведёт...» Значит, прикинем, кто будет. Математик, географичка, химичка, физичка, замполит, два завуча, директриса, физрук, военрук, биологичка, истеричка-историчка, завхоз, библиотекарша. Никого не забыл? Тогда запишем: один коньяк, три водки, две белого, две красного и про запас бутылку тёщиного самогона. С закусками в буфете уже договорился. Будем считать вопрос закрытым...

Ага, вот и наша прекрасная половина человечества!

Здравствуй, жена. Я ждал тебя.

АННА. Звучит цитатой из Шварца. Здравствуй, муж.

БОРИС. Садись скорее сюда. Нет, лучше сюда. Или сюда. Сейчас я буду говорить тебе новость.

АННА. Нет, можно я первая скажу? У меня тоже новость для тебя, я всю дорогу репетировала! Позволь, пожалуйста.

БОРИС. Конечно, радость моя. Я же не только самый красивый и умный, я ещё и чертовски деликатный супруг. Прошу.

АННА. Дорогой Борис... Нет, лучше милый, милый Боря. Лучше же?

БОРИС. Вне всякого сомнения.

АННА. Так вот, милый, милый Боря. В наше сложное, но такое счастливое время я не могла остаться в стороне от великого мужества своей страны. Я записалась на курсы медсестёр и уже совсем скоро стану помогать возвращаться в строй нашим раненым бойцам. Ведь появятся же раненые в этой войне? Пусть она будет победной и короткой, но на ней тоже станут стрелять. И конечно будут убитые и раненые, совсем немножко, но будут, так не бывает, чтобы не было. Вот я и пригожусь, а потом, после победы, вновь вернусь в свою библиотеку... Стипендия на курсах совсем мизерная, конечно, но мы справимся, переживём. Вытянем как-нибудь на одну твою учительскую зарплату, ведь правда? Скажи, что ты меня не осуждаешь за самовольство? Я так хотела сделать тебе сюрприз, так мечтала о том, что мы с тобой порадуемся за меня вместе. Ты же рад, милый мой Боря? Ведь рад?

БОРИС. Я рад, Анечка. Я никогда в тебе не сомневался. Ты самая лучшая, самая тонкая, самая ранимая душа в этом мире. Я счастлив за тебя, безмерно счастлив. Только с зарплатой не очень складно теперь будет.

АННА. Ты опять всю её перевёл в фонд обороны? Это ничего, Боря, это так справедливо, так важно сейчас. Мама моя поможет, твои родители не оставят в трудный час. Всей стране трудно, стыдно быть счастливым, когда трудно. Ведь так?

БОРИС. Всё так, Аня, всё так. Но здесь немножко другое. Садись, выслушай меня.

Голос Бориса из коридора. Неожиданное явление. Здравствуй, Бельцова. Здравствуй, Антохина. Проходите в гостиную.

Голос Бельцовой. Спасибо, Борис Ильич, мы буквально на минутку.

Приглушённый голос Антохиной. А у вас же жена там, да?

Голос Бельцовой. Это неважно. Мы просто хотели сказать, Борис Ильич, что очень уважаем вас за ваш мужественный поступок и всегда будем вас помнить.

Приглушённый голос Антохиной. И любить.

Голос Бельцовой. Да, и любить! Потому что мы раньше любили вас как педагога, а сейчас ещё больше полюбили как защитника Родины. И мы вас обязательно будем помнить всегда-всегда.

Всхлипывающий голос Антохиной. Даже если вас убьют на войне.

Голос Бельцовой. Даже если убьют. Потому что герои не умирают. Вот и всё, что мы хотели сказать.

Приглушённый голос Антохиной: А можно вас поцеловать на прощание? В щёку.

Голос Бельцовой. Не нужно спрашивать разрешения в такой ситуации. Мы просто поцелуем и всё.

Голос Антохиной. Спасибо. Мне так хорошо стало. Вы такой были учитель, такой...

Голос Бельцовой (Анне). Здравствуйте.

Голос Антохиной. Ой, здрасьте.

АННА. Здравствуйте.

Голос Бельцовой. Мы пойдём, Борис Ильич. Пожалуйста, берегите себя. До свидания.

Голос Антохиной. До свидания.

Голос Бориса. Подождите, как же...

АННА. До свидания, девочки.

БОРИС. Ну и вот. Ты всё услышала.

АННА. Да, я услышала. Когда?

БОРИС. Завтра, в десять тридцать утра должен явиться на сборный пункт. Старший лейтенант Пономаренко, рекомендуюсь.

АННА. Тебе пойдёт офицерская форма.

БОРИС. Вполне возможно. Ты счастлива теперь, скажи?

АННА. Так неожиданно... Я рада, Боря, я правда рада. Нет, я не рада, я горжусь своим прекрасным, отважным мужем, добровольцем, который не прячется за спины других смелых людей, а по зову открытой и честной души идёт на защиту Родины... Только слёзы, они как-то сами. Я не могу, Боря, я немножко поплачу сейчас. Прости.

БОРИС. Плачь, жена. Положено плакать в таких случаях, кажется.

АННА. Всё, я уже. Я больше не буду.

БОРИС. Вот и славно, вот и хорошо. Мне нужно собраться. Там всё выдадут, конечно, но на первое время: щётку зубную, носки, трусы — ты лучше знаешь, что мне будет нужно. Помоги, пожалуйста. Витька рюкзак свой обещал принести, он небольшой, так что ничего лишнего. Хорошо?

АННА. Да, я сейчас. (Суетливо начинает собирать мужа на войну.) Вот носки, два полотенца, четверо трусов: не спорь, меньше нельзя. Что же ещё? Бритва, мыло... Сколько книг ты можешь взять с собой?

БОРИС (листает альбом с фотографиями). Не знаю, две-три. Сборник Лорки положи, «Митину любовь» Бунина и «Три товарища» Ремарка. Ничего больше не стоит, не нужно.

Голос Виктора. Привет, военный.

Голос Бориса. Привет-привет. Модный какой рюкзак-то, хипстерский.

Голос Виктора. Какой есть.

ВИКТОР. Здравствуй, Аня.

АННА. Здравствуй, Витя... Боря, Пелевина не возьмёшь?

ВИКТОР. Ты ему ещё Быкова туда подсунь.

АННА. Боря Быкова не любит.

ВИКТОР. Я знаю.

АННА. Ну, Боря!

БОРИС (отрываясь от альбома с фото). Что? Нет, Пелевина не возьму... Подожди, иди сюда. Эту лучше твою фотографию взять или эту?

АННА. Эту. А вот мы все здесь втроём, молодые, весёлые, загорелые. В Карелии.

ВИКТОР. Нет, это на байдарках шли по Чусовой, на Урале.

АННА. Да? Может быть.

БОРИС. Эх, могли ведь раньше. Какое чудесное время было — ясное, мирное, лёгкое. Возьму и эту фотографию тоже.

ВИКТОР. И кто же это у нас такое чудесное, мирное и лёгкое время стёр напрочь?

БОРИС. Не начинай.

ВИКТОР. Ладно.

АННА. Витя, чайник поставлю? Будешь?

ВИКТОР. Не буду. Чего вам время сейчас на меня тратить, сколько его осталось-то? Я лучше пойду. Завтра встретимся на сборном пункте, приду проводить.

БОРИС. Спасибо, Витя. Слушай, ты ведь поможешь Ане здесь, если что? Понятно, что вся эта ерунда ненадолго, вернусь через два-три месяца. Но на всякий случай. Пообещай, мне так спокойнее будет.

ВИКТОР. Вот же ты дурак, прости господи. Хорошо, обещаю.

АННА. Боря, я маленькую баночку кофе положу? Она много места не займёт.

БОРИС. Положи. Ну всё, Витя, будь здоров. Спасибо ещё раз.

АННА. Пока, Витя. До завтра.

ВИКТОР. Пока. До завтра.

БОРИС. Ты любишь меня?

АННА. Я люблю тебя.

БОРИС. А если меня убьют?

АННА. Я буду любить память о тебе.

БОРИС. Не нужно. Полюби другого. Память важна, но жить одной лишь памятью невозможно.

АННА. Тебя не убьют, что за глупости ты говоришь.

БОРИС. На войне всё бывает, Аня.

АННА. Нет ещё никакой войны, Боря. Может быть, завтра мы проснёмся, а всё уже разрешилось каким-то странным удивительным образом. И тебе не нужно будет ехать в чужую страшную страну. И никому не нужно. И мы опять соберёмся вместе с Витей в далёкий байдарочный поход. И уедем в Карелию, на Урал, в Саяны — куда только захотим. Лето длинное, и оно только начинается.

БОРИС. Это вряд ли. Всё у нас будет, но только попозже, может, следующим летом. Победим врага — и всё хорошее вернётся. Я всё для этого сделаю, всё что в моих силах.

АННА. Я верю тебе. Верю и люблю.

БОРИС. Я тоже тебе верю. А сейчас мне нужно в школу, проститься с коллегами, они тоже ждут. Пойдёшь со мной?

АННА. Нет, я уже вышла из школьного возраста. Ты же там недолго? Я сейчас поглажу футболки, соберу рюкзак и стану тебя ждать. Потом ты придёшь, и у нас будет впереди ещё ночь. Долгая и красивая ночь. Всё, иди.

БОРИС. Я взял бутылку тёщиного самогона, если ты не против. Математик с замполитом его очень ценят за цельность формы и содержания. Вернусь буквально через пару часов. Ты самая замечательная женщина на свете. Обними меня, жена.

СЦЕНА ВТОРАЯ

АННА. Уже без пяти шесть.

ВИКТОР. Придёт, он всегда держит слово, ты знаешь.

АННА. Я знаю.

ВИКТОР. Придёт. При-дёт. Принести ещё кофе?

АННА. Принеси. И Боре тоже.

ВИКТОР. Держи. Надеюсь, не успеет остыть до прихода Бори. И вот что ещё. (Достаёт из бумажника несколько купюр, кладёт на стол, придвигает Анне.) Пока ещё от Борьки аттестат придёт, а на курсах твоих ничего, считай, не платят. А мне как раз премию выдали.

АННА. За что же тебе премию? Ты и премия: уму непостижимо.

ВИКТОР. За цикл публикаций «Малая моя родина». Я же все последние полгода по стране мотался. Малые города, милые люди в эпоху, так сказать, великих свершений. Всюду жизнь, как ни странно, всюду ещё жизнь.

АННА. Спасибо, Витя, не нужно. У меня есть сейчас.

ВИКТОР. Сейчас есть, завтра не будет. Кто его знает, как всё обернётся.

АННА. Всё обернётся хорошо, очень хорошо. Что за мысли у тебя такие? «Враг будет разгромлен решительно и быстро, наша скорая победа неизбежна, как восход солнца», — ты же знаешь, так нам обещают. Сомневаться в очевидном глупо, если не сказать больше. Не хочу ничего подобного от тебя слышать, не хочу! И деньги свои забери.

ВИКТОР. Ладно, заберу.

АННА. Десять минут седьмого. Борин кофе уже остыл.

ВИКТОР. Будем ждать, что нам ещё остаётся... А помнишь, как он на станции от поезда отстал? Как же её...

АННА. Тайга, станция Тайга. Мы с Байкала тогда возвращались.

ВИКТОР. И ты умоляла меня сорвать стоп-кран.

АННА. А ты не сорвал.

ВИКТОР. Я не мог. Мы же с проводницей тебя держали, чтобы ты из поезда не выпрыгнула. «Вот его паспорт! Он не может без паспорта! Я только паспорт ему выкину!»

АННА. Это сейчас смешно, а тогда реально страшно было, пока Боря нас в Омске уже не догнал.

ВИКТОР. Догнал же. А за сорванный стоп-кран мне бы такой штраф выписали, что машину пришлось бы продать.

АННА. Но ты не сорвал. А Боря бы сорвал, не задумываясь.

ВИКТОР. Да, Борька, он такой. Ему думать вредно.

АННА. Не нужно думать, нужно чувствовать. Те кто умеют чувствовать, сейчас идут Родину защищать, а думающие, рассудительные только критикуют, кофе в заведениях попивая. На вовремя выданную премию.

ВИКТОР. С коньяком. Кстати, хочешь коньяка? Давай закажу.

АННА. Половина седьмого. Он не придёт, его не отпустили.

ВИКТОР. Это армия, Анюта. Но он придёт, он всегда приходит и возвращается, как в тот убежавший от него поезд.

АННА. Он всегда возвращался ко мне. И сейчас вернётся, он не может не вернуться. Не может!

ВИКТОР. Конечно, не может... Вот, пожалуйста.

БОРИС. Заждались, гляжу? Отставить скорбный внешний вид! Равнение на героя нашего времени!

АННА. Как долго я тебя ждала.

ВИКТОР. Она не хочет коньяк. Но ты-то ведь хочешь, я вижу. Закажу?

БОРИС (протягивает Виктору армейскую фляжку). Уже здесь. Ступай за рюмками.

Прости, моя хорошая. Вырвался, как только смог. Через два часа поезд, погрузка техники уже окончена. Выдвигаемся к границе.

АННА. Но ты всё-таки смог.

БОРИС. Да, я молодец.

АННА. Я знаю. Ты очень красивый сейчас.

БОРИС. Кому-то и красивым нужно быть... Ну что ты? Всё хорошо, всё будет хорошо.

ВИКТОР. Здесь со своим нельзя, они говорят. Я им киваю на вас, прощание славянки, говорю. Тогда, конечно, можно, говорят. На здоровье, говорят. Разгромим врага, говорят. Вот что военная форма животворящая делает.

БОРИС. Завидуй молча.

ВИКТОР. Пусть они завидуют, мне-то зачем?

БОРИС. Вредитель ты и враг народа. Давай за тебя, Витя, за старшего здесь остаёшься. (Чокаются втроём, выпивают.) И пока не забыл...

АННА. Я им благодарна. Они от всей души.

ВИКТОР. Это слава.

БОРИС. Все имеют право на свои маленькие слабости, пусть даже на публичный патриотизм.

ВИКТОР. Это ты верно сейчас подметил.

АННА. Витя, перестань. Ну я прошу тебя. Такой день сегодня, а ты.

ВИКТОР. Я больше не буду.

БОРИС. Будешь, конечно, но любим мы тебя не за это. Ты же любишь Витьку, Аня?

АННА. Я забыла положить тебе ножик. Тебе обязательно понадобится нож, у вас же будут консервы. Где тут можно купить нож? (Обращается к посетителям кафе.) У кого с собой есть нож?! Я куплю, мы купим!

ВИКТОР. Ты у них про кистень спроси, про кистень. Нет ли тут случайно у кого-нибудь завалящего кистеня? Или хоть кастета?

БОРИС. Я же не один еду, Анюта. Найдётся у кого-нибудь нож. Или куплю на первой станции.

АННА. Найдётся и купишь. Но это я забыла положить тебе нож. Понимаешь, я, я забыла. Ты едешь на войну, а я забыла про ножик, про этот дурацкий складной нож с красной ручкой, он так и остался лежать на стуле, я помню. Сейчас вспомнила.

БОРИС (Виктору). А, это который ты мне подарил. Красивый такой, швейцарский, многофункциональный. Я и забыл про него. Прямо даже пожалел сейчас.

АННА. А если я на такси, быстро, туда и назад?

БОРИС. Не нужно, мне уже, собственно, пора обратно. Там строго, там армия. Ничего вы, гражданские, не понимаете... Эх, как же мне сейчас хорошо с вами, ребята. Но пора. «Победа нас ждёт, судьба нас ведёт. Вперёд, сыны Отечества, вперёд, вперёд, вперёд!»

ВИКТОР. Не геройствуй там, военный. Ты нам нужен живой. Держись подальше от передовой, поближе к кухне, как деды завещали.

АННА. Ну что ты такое говоришь, Витя? Как Боря будет поближе к кухне, вот как? Его товарищи пойдут вперёд на врага, а он будет отсиживаться в тылу? Что ты несёшь? Он не такой, ты же знаешь. Ты не такой, Боря, ты не станешь таким. Я бы не смогла такого тебя полюбить... Господи, что я говорю. Чего я желаю, господи...

БОРИС. Я чертовски отважный, но очень аккуратный герой. Я стану себя беречь, обещаю. Но тебе не будет за меня стыдно, Анюта, это я тоже обещаю... А ты, Витя, обещал мне беречь Аню. Ты же справишься, верно?

ВИКТОР. Я справлюсь. Мы справимся. Идите уже расставаться без меня. Ни в одном фильме муж, отправляясь на войну, не прощается одновременно с женой и верным товарищем. Это противоречит всем канонам жанра.

БОРИС. Здесь ты прав. Ну всё, будь здоров. (Обнимаются.) Следующим летом пойдём в Саяны. Пойдёшь?

ВИКТОР. Пойду. Спокойнее там воюй, без фанатизма. Ступайте.

АННА. До свидания, Витя. Спасибо, что пришёл.

БОРИС. Эй, есть кто-нибудь?.. Сто граммов водки гражданину вон за тем столом. Нет, двести... Пойдём, жена.

ВИКТОР (в сторону бара). Там к водке огурцов подайте ещё, что ли. Солёных.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

ВИКТОР. Куда втиснуть этот пассаж? Ага, вот здесь: «У покосившегося дома на лавочке сидели две старухи, молча наблюдая за наплывающим на реку вечерним туманом». Да, логично. (Дописывает.) «Может быть, вспоминали они ту давнюю страшную войну, когда наша страна встала на пути европейского

фашизма»... Сейчас, разбежались: им в ту войну хорошо если лет пять было. Но кому это важно теперь?.. Дальше. «С кормами нынче совсем хреново стало», — не стесняется в выражениях председатель». Да, здесь будет к месту. (Дописывает.) «Немудрено, когда весь Запад обложил нас губительными санкциями»... Нет, «губительными» — это пораженчество. Тогда какими? «Бесчеловечными», напишем. Нет, «антигуманными». Сойдёт... Так, где ещё? Тут можно, да. «Маршрутка в райцентр была молчалива, как начавшиеся поминки». (Дописывает.) «Но в глазах людей сквозила вера в нашего президента, вера в победу»... Блядь, какой пиздец, какой лютый пиздец... Ладно, ещё всего одну мотивашку осталось вставить. Сейчас, сейчас-сейчас...

Так себе выглядишь, честно говоря.

АННА. Вторые сутки пришлось дежурить. Не успела смениться — новый санпоезд подкатил. Только в наш госпиталь сорок человек привезли. С ног валюсь, что ты хочешь.

ВИКТОР. Кофе я хочу. Будешь?

АННА. Буду. Две ложки положи, иначе засну прямо тут у тебя.

ВИКТОР. Так спи, я всё равно работаю ещё.

АННА. Про что работаешь?

ВИКТОР. Про людей. Про простых людей, а не этих всех с выпученными глазами.

АННА. Получается?

ВИКТОР. Пытаюсь... Ладно, ты пока в холодильнике пошарь чего к кофе, а мне ещё одну мотивашку нужно впихнуть. Я быстро, пять минут.

АННА. Чего впихнуть?

ВИКТОР. Мотивашку, обязательный мотивирующий резон. «Народ сплотился», «победа близка», «англо-саксонский фашизм», «как в Великую Отечественную», «ядерная триада в полной боеготовности», «не уступим свой суверенитет»... Ну и всё такое прочее. Штук десять неукоснительных рекомендаций в редакцию прислали. Замполит ещё месяц назад довёл на планёрке новую идеологическую инициативу.

АННА. Ладно, работай, я сама.

У меня всё готово. Ты дописал?

ВИКТОР. Нет. Сама попробуй куда-нибудь всунуть лозунг про то, как «мы геройски держим фронт». В коровниках они его у меня держать должны? В дощатых уличных сортирах? В школе без отопления?

АННА. Должны. Мы все должны держать фронт, каждый на своём месте. Иначе зачем всё это?

ВИКТОР. И зачем?

АННА. Пей кофе, Витя, ешь бутерброды. Молча. Давай сегодня помолчим.

ВИКТОР. Давай. (Пьют кофе, молчат.)

АННА. Вспомнила, голова дырявая...

ВИКТОР. Решили же помолчать.

АННА. Ладно, отбой. Я же деньги тебе принесла, зарплату наконец вчера дали. Не весь долг, конечно, но половину возвращаю.

ВИКТОР. Не придумывай, оставь, не горит. Отдашь, когда разбогатеешь.

АННА. Нет, возьми пожалуйста. Ты ведь потерпишь ещё, Витя? Должен же когда-нибудь денежный аттестат от Бори дойти. Он пишет, что три рапорта командиру подал по этому поводу. Обещали разобраться.

ВИКТОР. Как он там?

АННА. Как все. Пишет, что всё хорошо, фронт держим, верим в победу.

ВИКТОР. Сам-то как? Здоров, не ранен?

АННА. Ты же его знаешь. Самочувствие отличное, настроение бодрое, готов к труду и обороне.

ВИКТОР. Хорошо бы. С другой стороны, цензуру никто не отменял.

АННА. Я понимаю.

ВИКТОР. Давно писал в последний раз?

АННА. В крайний.

ВИКТОР. Извини.

АННА. В субботу письмо получила. Три дня уже прошло.

ВИКТОР. Ничего, всё нормально. Боря у нас чёткий, Боря уже полгода на войне, Боря опытный. Не переживай.

АННА. Да я как-то уже привыкла переживать. Всё не так остро, как в первые недели. Все ждут, и я жду. Всё когда-нибудь кончается... У нашей старшей оперблока вчера закончилось: пришли двое из военкомата, принесли извещение и орден посмертный. А когда гроб ждать, не сказали, сами не знают. Говорят, некоторые по полгода ждут.

ВИКТОР. Всё образуется, Аня, всё наладится.

АННА. Тебе-то откуда знать? Что ты можешь знать про эту войну?

ВИКТОР. Что она никому не нужна.

АННА. Ты это в своей газете напиши, если такой смелый. Или нашим ребятам на фронте расскажи.

ВИКТОР. На войну меня не допускают. На войну у нас ездят лупоглазые, незамутнённые, проверенные, не сомневающиеся. Но я бы поехал, посмотреть что там на самом деле и как. Правда.

АННА. Не до правды сейчас, Витя. Как ты не понимаешь?

ВИКТОР. Почему? Прекрасно я всё понимаю. Правда сейчас лишняя, как тёплый сортир в деревенской школе, как вот это масло, которое только по талонам, как запрещённые ныне песни нашей юности. Ладно, не нужна так не нужна. Я разве против?

АННА. Совсем меня разморило, и кофе не спасает. Я прилягу, Витя? Просто полежу, устала.

ВИКТОР. Конечно, ложись.

АННА. А ты работай, не обращай на меня внимания.

ВИКТОР. Как-то ты возомнила о себе. С чего мне на тебя внимание обращать?

АННА. Ну и дурак. Я не буду спать, я только ноги вытяну. Гудят от усталости.

ВИКТОР. Сейчас плед достану.

АННА. Да не нужен мне плед, садись работай. Я на тебя отсюда смотреть буду. И давай опять помолчим.

ВИКТОР. Хорошо. (Садится за рабочий стол.) Свет погасить?

АННА. Погаси. А у тебя пусть там настольная лампа горит. Она мирная, как до войны... Всё, молчим.

ВИКТОР. Ты заснула, я принёс плед.

АННА. Спасибо. Долго я спала?

ВИКТОР. Не знаю, я работал.

АННА. Хорошо у тебя, я пригрелась, и глаза опять слипаются.

ВИКТОР. Спи, ты мне не мешаешь. Скорее, наоборот.

АННА. Нет, пора идти. (Встаёт, поправляет, причёску, одежду.) А как твои дела — на работе и вообще?

ВИКТОР. Обычные дела. Окормляю читательскую паству, как могу. Но могу, сама понимаешь, плохо, без огонька.

АННА. Да уж понимаю.

ВИКТОР. Зато книжку начал писать.

АННА. Про что?

ВИКТОР. Кажется, про любовь. И про свободу.

АННА. В общем, про свободную любовь. Да ты шалун, Витька.

ВИКТОР. И про несвободу. Да, я шалун.

АННА. Как это: про свободу и несвободу?

ВИКТОР. Потому что диалектика, вот почему... Да не знаю я ещё. Задумка такая, а дальше как уж пойдёт.

АННА. Я люблю про любовь. Большая книжка хоть будет?

ВИКТОР. Наверное. Кажется, такие называют романом.

АННА. Ну и молодец. Всё у тебя получится, и мы ещё будем гордиться знакомством с большим писателем.

ВИКТОР. Большим, как слон.

АННА. Слон — полезное животное в хозяйстве, нам пригодится.

ВИКТОР. Мясо-молочная порода, а как же.

АННА. Ты смешной и родной... Всё, я пошла.

ВИКТОР. Я провожу.

АННА. Через двор перейти? Смешной. Ладно, спасибо тебе за всё.

ВИКТОР (пишет). «Как выживать крестьянину в текущих экономических условиях, знает один бог и замполит агрохозяйства «Щеколдинское» Егор Кириллович Валетов: «Мы живём, а не выживаем, корреспондент, — объясняет он заезжему журналисту. — Может там у вас в городах и есть паникёры, недовольные продуктовыми карточками, но мы здесь, на своей земле даём стране эти самые продукты. Мы вот этими руками обеспечиваем продовольственный суверенитет державы назло вражескому агрессору. Если потребуется, последнюю корову со двора сведём, но не дадим...» Нет, не умею. (Начинает лихорадочно править текст.) Где здесь? А, вот «согласно последним указам президента». Нахрен. (Вычёркивает.) «Есть, есть и в деревне свои проводники тлетворного влияния Запада». В жопу. (Вычёркивает.) «Не допустим солдат НАТО на порог нашего общего дома». Обойдёшься. (Вычёркивает.) Достали. Пусть сосут всей редакцией вместе с замполитом... Твари, ненавижу.

ВИКТОР сидит усталый, опустошённый.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ВИКТОР. Господин заместитель начальника оперчасти, трудовой поселенец Виктор Метельников по вашему распоряжению прибыл.

ОПЕР. У тебя бригада вторую неделю план не выполняет.

ВИКТОР. А мы причём? Литейка продукцию задерживает, с неё и спрос. Сколько поступает, столько и отрабатываем.

ОПЕР. Не умничай. С литейных тоже спросим, не сомневайся. Развелось, понимаешь, саботажников на третий год войны. На фронт бы вас всех, дармоедов, под артобстрел. Там лучшие люди страны гибнут без снарядов, а отгрузка с завода сократилась на восемь процентов. Хочешь на фронт, Метельников?

ВИКТОР. Да мне поровну.

ОПЕР. Это ты так дерзишь, потому что знаешь: никто вас отсюда на войну не отправит. Вы же тиллигенция, пацифисты грёбаные, неблагонадёжные элементы. Раньше бы всех вас обнулили, чтобы стране дышать легче стало, но нынче не те времена, нынче у нас, понимаешь, гуманизм и оборонная необходимость в трудовых ресурсах... Ничего, после победы прямо здесь вас всех и закопаем, в Сибири. За ненадобностью.

ВИКТОР. Как скажете, господин заместитель начальника оперчасти.

ОПЕР. Я уже сказал... Ладно, с производством пусть дирекция разбирается, наше дело вовремя сигнал подать и за режимом следить. Пусть и не зона здесь, а трудовое поселение, но вам только волю дай, тилигентам... Как в общаге настроение у контингента, Метельников? Наблюдаешь пораженческие разговоры?.. Ты плечами мне тут не жми, ты на вопросы отвечай.

ВИКТОР. Настроение в общежитии рабочее, бодрое. Общий просмотр выпусков Военинформцентра проходит в обстановке духовного подъёма трудпоселенцев. Всё согласно внутреннему распорядку и даже более чем как.

ОПЕР. Сволочь.

ВИКТОР. Не без того.

ОПЕР. Обрыдла мне уже эта зима. Март кончается, а сугробы только таять начинают. У нас на Кубани уже жердёлы поди отцвели, а тут синицы со снегирями ещё на север не улетели. Занесла же служба в ледяную сторонку. А всё эта война ваша.

ВИКТОР. Ваша.

ОПЕР. Подрезать бы тебе язычок, Метельников, да поговорить потом не с кем здесь будет.

ВИКТОР. Благодарствуйте, ваше благородие, за доброту вашу, за участие.

ОПЕР. Цени, мудила-писатель.

ВИКТОР. Виноват, из журналистов мы, не из писателей.

ОПЕР. Я твоё личное дело, Метельников, наизусть помню. Но и хлеб свой не зря тут трескаю. (Достаёт из ящика стола папку с рукописными листами.) Знакомая папочка, Метельников? 

Знакомая, знаю. Чего молчишь?

ВИКТОР. Жду.

ОПЕР. Чего ждёшь?

ВИКТОР. Оценки. Первый читатель, как-никак.

ОПЕР. Будет тебе моя оценка, будет. Вот это что? (Достаёт из папки и предъявляет Виктору листки копировальной бумаги.) А, Метельников?

ВИКТОР. Копирка.

ОПЕР. Отметим, использованная копирка. Какой отсюда вывод? А вывод простой: не единственный это экземпляр твоего романа, где-то лежат и другие. Логично? Логично. Ну?

ВИКТОР. Что, «ну»?

ОПЕР. И где?

ВИКТОР. Нигде. Я их сжёг, как Гоголь.

ОПЕР. Гоголем, значит, себя мнишь, Метельников, великим писателем земли русской.

ВИКТОР. Как прикажете, господин заместитель начальника оперчасти.

ОПЕР. Говно ты, Метельников, а не Гоголь. У того, помню, в «Ревизоре» обхохочешься, а у тебя длинное всё и нудное. Сорок страниц сплошной, понимаешь, зевоты, хоть название и острое, завлекательное. Как там? (Заглядывает в первый лист.) О, «Падение вверх». Я вначале подумал, что фантастика какая-нибудь про невесомость, но куда там: тонкие чувства, природа, философия жизни... Может дальше у тебя поживее задумано? Ну не знаю, убийство какое случится или инопланетяне прилетят. А, Метельников?

ВИКТОР. Нет, не прилетят. Сами, мы всё делаем сами, без всяких инопланетян.

ОПЕР. Жаль. Ну, допустим, нашёл ты здесь «дорогу» — хоть ногами, хоть с этапом, — отправил книжку свою на волю. И кто её читать там станет, кому это интересно? Хоть сам со стороны послушай. (Читает из папки.) «Солнце выползало из-за утёса медленной тяжёлой улиткой, расцвечивало галечниковую косу яркой краской ранне-осенней тайги. Наконец утренние лучи накрыли палатку, затвердевшую от первых таёжных заморозков: она чуть задымилась паром от тающего на тенте инея. Вверху за поворотом ворчливо шумел пройденный порог Базальт. Но сегодня он, нехотя выпустивший их вчера из мощной косой бочки, дышал ровно, неопасно в своём вечном ожидании рисковых людей, забиравшихся на самую вершину реки утомительно редко. Хорошо если раз пять в год пройдут здесь через отмели и бешеные валы порогов рыбаки на моторках или совсем уж чудаковатые городские люди на байдарках или катамаранах.

Скучно жилось на свете порогу Базальт, оттого и рад был он каждому случаю поиграть со случайными гостями. Бывало, что такие забавы завершались печально для пришлецов, но это входило в правила игры с дикой природой. И каждый, кто вступал в пределы реки, понимал, что менять эти правила никто ему здесь не позволит...

Сергей вздохнул, отряхнулся от утренней философии, вернулся в палатку. Лена смешно сопела носом, втянувшись с головой в тепло уютного спальника. Сергей кончиками пальцев убрал с её лба выбившийся наружу непослушный локон, долго смотрел в родное лицо, не решаясь прервать самый тёплый, самый важный утренний сон...»

МАТЬ АННЫ (читает рукопись). «... самый важный утренний сон.

Сергей прилёг рядом, смотрел в палаточный потолок, вспоминал пустяшное, тонкое, хрупкое.

Вот Лена входит в аудиторию, набитую чуть растерянными первокурсниками, собранными на вводную лекцию. Идёт, выбирая свободное место, сдувая со лба падающую на глаза модную тогда чёлку, садится двумя рядами ниже рядом с крупным рыжим увальнем, вежливо уплотнившим на скамье соседей для прекрасной незнакомки. Это Юрка Безуглый, он погибнет потом на границе, первый из их выпуска, но ещё не знает об этом, и хорошо, что не знает...

Вот они почти незнакомой компанией идут в первый свой байдарочный поход, там встречают близкий к берегу водопад, добираются к нему по тропе, ведущей по коварному курумнику. Лена подходит к срывающемуся со скального уступа невеликому горному ручью с опаской и с красавцем Лёвой Киршоном, долго не решается встать под струю. Лёвка берёт её за руку и рывком стягивает в скользкую каменную чашу водопада. Как она смеялась тогда, как была счастлива! И поток воды обжимал купальником прекрасное загорелое тело...

А вот они идут ночной аллеей в общежитие со дня рождения Аси Лихонос, чуть нетрезвые, юные, весёлые. Лена что-то смешное рассказывает про своего щенка Пимку, оставшегося в далёком северном городке. И она совсем рядом, можно просто обнять, прижать к себе — только руку протяни. Но никак. Невозможно, страшно: а вдруг тебя отодвинут, брезгливо спросят: «Что это с тобой, Стрельников? Ты в своём уме?»...

В своём я уме, в своём, а ум говорит, что пора будить жену, жарить вчерашних хариусов, собираться и идти дальше. Реки ещё больше ста километров, и за ключом Заимочным, судя по карте, ждёт порог Строгий, по слухам, ещё жёстче, чем вчерашний Базальт. Новый день — это ещё один шаг в неизвестность. Значит, пора в неё войти. Как в реку, как в эту самую реку...»

Всё? Да, Аня?

АННА. Пока всё. Там записка была, что Витя постарается написанное передавать мне с любой оказией, просит, чтобы я сохранила части рукописи до его возвращения.

МАТЬ АННЫ. Как он там сам-то?

АННА. Я не знаю, мама.

МАТЬ АННЫ. Так ты что же, не расспросила человека, который тебе это передал?

АННА. Я не поняла. Подхожу к подъезду, поздно уже, на лавочке незнакомый мужчина. Стараюсь быстрее в дверь прошмыгнуть — время такое, сама понимаешь. И тут он встаёт, спрашивает: «Вы Анна Пономаренко? Вам просили передать». Отдал пакет, развернулся и ушёл. Он же, наверное, долго меня ждал, а я и домой не пригласила чаем напоить, и про Витю ничего не спросила... Так я же не знала. Глупо всё получилось, ужасно глупо.

МАТЬ АННЫ. Ну что ж теперь. Значит, так надо.

АННА. Как тебе Витин роман, понравился?

МАТЬ АННЫ. Да. Витя хорошо пишет, негромко, на полутонах.

АННА. Потому что он сам такой, не резкий, что ли.

МАТЬ АННЫ. Не Борис.

АННА