Каждое поколение имеет свои словесные коды: намеки и выражения, которыми мы пользуемся в общении с ровесниками, чьи интересы совпадают с нашими, и которые не понятны даже нашим ближайшим родственникам другого поколения. Эти коды являются своего рода паролем «свой-чужой». Как правило они связаны с фильмами, книгами, стихами или песнями определенного времени. Многие ли в моем поколении плакали от проникновенного голоса и песен Клавдии Шульженко или Марка Бернеса? Мы только удивленно пожимали плечами, видя как увлажняются глаза наших родителей. Эти песни был кодом их, прошедшего войну, поколения. Пожалуй лишь годы спустя, я понял, что Шульженко и Бернес для них означали. 

        У моего поколении, чей осознанный возраст пришелся на конец 60-х - начало 70-х, также были свои коды. Очевидно большинство из них к нам пришло из кинофильмов, но немало были и книжных. Главные книги моей юности были написаны еще в конце 20-х – начале 30-х: «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Не правда ли странно? Но что поделать, коль судьба этих блистательных романов сложилась достаточно замысловато. Многократно восхвалённые в 30-е, они затем были надолго запрещены и забыты, и вновь стали издаваться уже в 50-е. В 60-е их слава снова стала все-советской, и в первую очередь для моего поколения, которое с одной стороны было насквозь пропитано советской прорагандой, но с другой оказалось изрядно критически настроенным, поскольку взросление пришлось на период поздней оттепели. Наверное это трудно объяснить, но мы были честными комсомольцами, сомневающимися в пути развития социалистического общества. Конечно, этому способствовали не слишком давние времена сталинских репрессий, но в еще большей степени - уже ставшее заметным закручивание гаек по-новому. Поэтому любой нетрадиционный, пусть даже советский, взгляд мы воспринимали с восторгом. А многие ли книги могли похвастаться таким взглядом? Я думаю, что на тот момент только романы Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» могли запасть в душу советским школярам. 

        Эти книги мы зачитывали до дыр, «забывали» вернуть хозяевам и выучивали страницами наизусть. Возможно мне кто-то возразит, что именно в это же самое время был напечатан великий роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Соглашусь, но не вполне. Многие ли имели возможность прочесть усеченный вариант романа в журнале «Москва» за 1966-1967 годы или даже малотиражное издание 1973 года? Этот роман тогда называли «широкоизвестным в узких кругах», что было правдой. Полного отдельного издания не существовало, если не ошибаюсь, до 1989 года, хотя к этому времени роман уже был прочитан большинством из нас. Однако к середине 70-х время Булгакова для широкого круга читателей еще не пришло. Так уж сложилось, что среди моих знакомых Булгакова читали немногие, причем читали в основном «Белую гвардию» под влиянием фильма «Дни Турбиных», 1976 года выпуска или «Жизнь господина де Мольера». Иногда, правда, кому-то удавалось достать полустертые копии запрещенных книг «Собачье сердце», «Дьяволиада» и «Роковые яйца», изданных в Риге в 20-е годы. Это было интересно и восхитительно, как любая неподцензурная литература, но не могу сказать, что они имели на нас большое влияние, а уж культовыми так точно стать не могли – все-таки мы оставались детьми советской эпохи, воспитанниками советской школы. Возможно также сыграла роль некоторая киевская провинциальность, но роман «Мастер и Маргарита» вошел в мою жизнь уже ближе к концу 70-х. 

        Как бы там ни было - два главных романа Ильфа и Петрова остались моей главной любовью на всю жизнь, их я знал чуть ли не наизусть. В старших классах школы я и мои друзья цитировали романы по любому мало-мальскому поводу, и каждый понимал какой скрытый смысл мы вкладываем в слова. Мы читали эти романы непрерывно: начинали «Двенадцать стульев», дочитав до конца без перерыва переходили к «Золотому теленку», после которого заходили на второй, третий..., десятый круг. Что сказать, если только за первые годы я прочел их раз по 15 каждый. Неудивительно, что заученные главы не смогла выбить из головы даже мозгодробильная служба в приснопамятной советской армии. 

        И вот после окончания армейской повиности в мае 1976 года, я вернулся в Киев и поступил на работу в проектный институт Укргипроречтранс на мелкую должность техника-чертежника грузоподъемных механизмов, которая соответствовала моей будущей институтской специальности, которую еще предстояло получить. Однако начало моей трудовой деятельности было связано не столько с кульманом и карандашом, сколько с тяпкой и грядкой. Если помните, в те времена советское сельское хозяйство стояло на шатких плечах вечно пьяных студентов, а также, оторванных от основной работы, инженерно-технических работничков (ИТР), которых регулярно посылали помогать отстающим колхозам - кого на день, кого на две недели, а самых хитрых и счастливых туда забрасывали на месяц – лишь бы с глаз долой. Честно говоря это была синекура. Сказать, что мы там вкалывали в поте лица своего – сильно преувеличить, но какие-то грядки мы пропалывали, что-то срывали и бросали не только в рот, но и в корзины, и в целом проводили время в колхозе весело и активно с большой пользой для собственного здоровья и интеллектуального уровня. Однако, когда в конце июня 1976 года, всего через неделю после начала моей трудовой институтской деятельности, меня отправили в колхоз, ничего этого я еще не знал и поначалу воспринял двухнедельную поездку как каторжное наказание за еще не совершенное преступление. Я пребывал в растерянности, тем более, что кроме одной девушки из моего отдела, никого не знал, а в таких случаях я всегда себя чувствую не в своей тарелке. И хотя коллектив в целом был молодой, мною никто не интересовался, все кучковались по старым дружеским компаниям. 

        В один из вечеров я примкнул к одной из компаний, собравшейся у костра. Они о чем-то беседовали, а я просто смотрел на костер. Неожиданно один веселый, но незнакомый мне молодой человек, судя по всему - общий любимчик, начал цитировать строчки из «Золотого теленка» и все сразу к нему придвинулись. Я прислушался. Это было одно из моих любимых мест в романе. 

        «Утро было прохладное. В жемчужном небе путалось бледное солнце. В травах кричала мелкая птичья сволочь. Дорожные птички «пастушки» медленно переходили дорогу перед самыми колесами автомобиля. Степные горизонты источали такие бодрые запахи, что, будь на месте Остапа какой-нибудь крестьянский писатель-середнячок из группы «Стальное вымя», не удержался бы он — вышел бы из машины, сел бы в траву и тут же бы на месте начал бы писать на листах походного блокнота новую повесть, начинающуюся словами...»

        На секунду молодой человек запнулся, и я радостно подхватил:

        «Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился».

        И в этот момент все повернули ко мне головы. Я увидел улыбающиеся глаза и понял, что наши пароли совпали. Я стал своим, и больше уже не чувствовал холодного отчуждения первых дней. 

Май 2020