АДИЙ

Фантасмагория в психбольнице и её окрестностях в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Адий (Аркадий) КУТИЛОВ, поэт

Иван ПОНЫРЁВ, главврач ПНД

ФЁКЛА, муза

Геннадий ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ, историк

Виктор ЧЕКМЕНЁВ, журналист

Лидия РАЙКОВА, женщина

ВАДИМ ВАДИМОВИЧ, президент

Егор ЛЕТОВ, пациент ПНД

Юрий АНДРОПОВ, пациент ПНД

Евгений ЕВТУШЕНКО, поэт

Леонид ВОЗЛЕЖАЕВ, губернатор

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА, старшая медсестра ПНД

ТАМАРА, муза

1-й САНИТАР

2-й САНИТАР

ОФИЦИАНТ

СОТРУДНИКИ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

ФЁКЛА. Как там было-то у тебя? «Сидит и, тварь, покуривает»? Размер вроде не тот. Забыла, надо же.

Голос из-под одеяла. «Сидит и, падла, курит». Совсем ты уже, Фёкла.

ФЁКЛА. Точно.

Голос из-под одеяла. Куда уж точнее.

ФЁКЛА. Вставал бы ты уже, Аркаша. Новое время, новые песни. И я снова тут, при тебе.

Голос из-под одеяла. Адий, меня опять зовут Адий.

ФЁКЛА. Ну, пусть Адий, я же не против. Только, знаешь, это твоё настоящее имя и тогда никто знать не хотел, а теперь и вообще ни один читатель не поймёт.

Голос из-под одеяла. Наплевать. Скажем им, что я рэпер, рэпер Адий МС.

ФЁКЛА. Ну какой из тебя рэпер? Я бы к тебе тогда и близко не подошла. Насмотрелась я нынче на них, хуже Пелевина, честное слово.

Голос из-под одеяла. Куда уж хуже.

ФЁКЛА. Девятый час, за окном вон почти светло. Вставай, поработаем как прежде.

КУТИЛОВ (сбрасывает одеяло с головы): Ну, допустим, встал. И кому от этого лучше стало?

ФЁКЛА. Не знаю, поглядим. С воскресеньем, кстати.

КУТИЛОВ. «С воскрешением», нужно говорить. Дура же ты у меня, всё-таки.

ФЁКЛА. Кому-то и дурой нужно быть. Только воскресенье сегодня: вчера суббота была, завтра — понедельник.

КУТИЛОВ. Выходной, значит.

ФЁКЛА. Ну.

КУТИЛОВ. Кормят здесь завтраком-то?

ФЁКЛА. Должны. Пойду узнаю.

КУТИЛОВ. Снег. Соскучился по снегу больше, чем по водке. Выпустят — поеду в Бражниково, там север, там вообще сугробы по пояс. Только к кому? Меня в деревне уж и не помнит никто. Ладно, разберёмся. Живу от снега и до снега, зима — как обморок земли... Ну так, собственно, и вышло: зимою жить, летом помирать. Как тогда, в июне, в тихом сквере у транспортного института... Давно это было, давно.

1-й САНИТАР. Уборка. Ложись, не шастай. Вчера доставили, что ли? Ноги поднимай. Расселся, понимаешь. Чего молчишь-то? Вчера, спрашиваю? В субботу?

КУТИЛОВ. Наверное.

1-й САНИТАР. «Наверное». Всё у них «наверное», нет чтоб точно ответить. Гордые они у нас какие. Завтрак не проспи, столовая направо по коридору, за постом. Ложка с кружкой есть хоть?

КУТИЛОВ. Не знаю.

1-й САНИТАР. Не знает он. А не знаешь, в тумбочке посмотри.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Там в двенадцатой кто-то форточку оставил открытой на ночь, снегу намело в палату.

1-й САНИТАР. Я только с утра заступил.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Да я не в упрёк. К тому, чтобы подоконник протереть не забыл... Так, а это кто у нас тут новенький объявился?

1-й САНИТАР. Не знаю, похоже, ночью привезли.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Всё, иди в двенадцатую. И форточку там закрой, я не дотягиваюсь.

Фамилия как?

КУТИЛОВ. Кутилов.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Ничего, разберёмся. Видок у тебя, конечно, винтажный. Мишка вон олимпийский на футболке, флаг советский. Из коммунистов, что ли?

КУТИЛОВ. Из анти.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Чего, «анти»?

КУТИЛОВ. Из антикоммунистов.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. А. Работаешь где?

КУТИЛОВ. Нигде. Поэт я.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Поэт, ясно. Первый раз у нас?

КУТИЛОВ. Сложный вопрос.

2-й САНИТАР. Главный спрашивал вас, Мария Сергеевна. А этот откуда здесь нарисовался?

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Так ты же вчера дежурил.

2-й САНИТАР. Не видел я его, не размещал.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Он из воздуха, что ли, в палате воплотился? Кто дежурный врач был?

2-й САНИТАР. Плешников. Но он сменился уже, уехал... Понырёв ждёт, пойдёмте уже.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Беда мне с вами, работничками. Пошли.

КУТИЛОВ. Суетно здесь, всё-таки. Отвык. Курить хочется. И на волю бы как-нибудь.

ФЁКЛА. Завтрак накрывают уже. Там со своей ложкой и кружкой нужно. Вот, достала тебе посуду.

КУТИЛОВ. А курево?

ФЁКЛА. Держи. «Беломора» тут нет сейчас, какие-то с фильтром нашла. Говорят, самые крепкие. Курить можно только на улице, порядки теперь такие.

КУТИЛОВ. А бумагу с ручкой?

ФЁКЛА. Так сказал бы сразу, а то кобенился всё утро: «Адий я теперь», «рэпер», «писать ничего не хочу». А то я тебя не знаю. Пошла за бумагой.

КУТИЛОВ. Муза приходит и уходит, приходит и уходит. И я вслед за ней ухожу и прихожу, ухожу и прихожу. Ты — конвоир своей мечты, куда она — туда и ты... Стихи какие-то, кому они нужны? И тогда никому, и сейчас никому... А что ты знаешь про сейчас-то? Оттуда не видно было. Ну, попробуем, поглядим. Вот Фёкла бумагу принесёт — и проверим.

ПОНЫРЁВ. Накурено в палате. Для кого табличка висит «курить запрещено»?

КУТИЛОВ. Откуда мне знать? Может, для Брежнева. Тот курящий был. Или для санитаров.

1-й САНИТАР. Шутник.

2-й САНИТАР. Мы некурящие.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Разъясним пациенту, Иван Николаевич. Обязательно разъясним.

ПОНЫРЁВ. Хорошо. Итак, в журнале поступлений никакого Кутилова не зафиксировано, до дежурного врача дозвониться не удалось. Потрудитесь объяснить, как вы очутились в этой палате.

КУТИЛОВ. Это сложно.

ПОНЫРЁВ. Ничего, мы ко всяким объяснениям привычные. Но всё же постарайтесь попроще.

КУТИЛОВ. Если попроще, то неизвестным науке способом. То есть, я был там, и меня отпустили. Временно. Я не просил, но отпустили. Почему-то сразу сюда, по старой памяти, наверное.

ПОНЫРЁВ. В смысле, лечились уже у нас? С каким диагнозом?

КУТИЛОВ. Лечили, но давно. А диагноз известный: поэт.

ПОНЫРЁВ. Мария Сергеевна, поднимите потом архивы, проверьте пациента Кутилова. А зовут вас?

КУТИЛОВ. Адий.

ПОНЫРЁВ. Адий, значит. А отчество?

КУТИЛОВ. Когда-то числился и Аркадием. Отчество Павлович.

ПОНЫРЁВ. Аркадий Павлович Кутилов. Диагноза, выходит, не помните.

КУТИЛОВ. Поэт.

ПОНЫРЁВ. Ладно, поэт, снимайте футболку. Послушаем лёгкие. Дыхание бронхиальное, жёсткое. Курите? Ах, да. Татуировка занятная. Сидели?

КУТИЛОВ. Отбывал.

ПОНЫРЁВ. За что?

КУТИЛОВ. По двести девятой, за тунеядство.

2-й САНИТАР. Лет двадцать уже как за тунеядство не сажают.

1-й САНИТАР. А зря.

ПОНЫРЁВ. Кутилов, Кутилов... Что-то крутится такое в голове. Во втором ПНД, в Шишках не обследовались?

КУТИЛОВ. Нет.

ПОНЫРЁВ. Все равно фамилия знакомая... Значит, поэт, да?

КУТИЛОВ. Да.

ПОНЫРЁВ. Ну, прочтите тогда что-нибудь из вашего, из последнего тогда.

КУТИЛОВ. Из последнего? Ну, например.

Меня убили. Мозг втоптали в грязь.

И вот я стал обыкновенный жмурик.

Моя душа, паскудно матерясь,

сидит на мне. Сидит и, падла, курит!

2-й САНИТАР. Не выражаться тут!

КУТИЛОВ. А где ещё самовыражаться? На воле не дают. Только здесь.

ПОНЫРЁВ. Это ничего, поэтам можно. Давайте-ка, Мария Сергеевна, мы этого Кутилова определим к председателю КГБ Андропову. Поэт должен быть ближе к народу.

КУТИЛОВ. Я ничего никому не должен.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. В девятую, к Миронову. Ясно.

ПОНЫРЁВ. И по облегчённой схеме пока: аминазин, феназепам и так далее. До Плешникова дозвонитесь всё-таки, разберитесь с ситуацией.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Обязательно. Сразу доложу.

ФЁКЛА. На завтрак, что ли, ушёл?.. А, в девятую, к «Андропову» перевели... Всё шебутятся, шебутятся, как дети малые. Ему догляд нужен, стимуляция. А у этих одно средство, аминазин. Ничего не меняется в России, ничего.

СЦЕНА ВТОРАЯ

ПОНЫРЁВ. Как он там декламировал-то, «мозг втоптали в грязь»? Ага, нашёл: «сидит и, падла, курит». Аркадий Кутилов, год смерти 1985-й. Фотография есть. А что, действительно похож. Пишут: «гениальный поэт-самородок», «запрет на любые публикации». Почему? А, вот: сидел за бродяжничество, проводил публичные политические акции, неоднократно помещался в психушку. В крышку унитаза вставлял портрет генерального секретаря и ходил с ним по городу. Потому и к нам, значит, помещался — ну, тогда ещё. Подражает, выходит, пациент своему кумиру, диссидентствует. Правильно, куда ещё сдавать потенциального иноагента, распространителя фейков? В ПНД, ясное дело. Оттого, похоже, и вся эта секретность. Ну, у них там своя служба, у нас — своя. Запишем: диссоциативное расстройство личности, бред величия, всё под вопросом... Кутилов, значит? Ладно, посмотрим что ты за поэт такой.

Мария Сергеевна, доставьте ко мне пациента Кутилова. Спасибо.

Валерий Николаевич, приветствую. Как съездили? Двух коз добыли? Удачно... В следующий раз обязательно, нынче никак не сложилось, на работе необходимо присутствовать сегодня... Беспокойное хозяйство, да... Неизвестно ещё у кого работа суматошнее... Валерий Николаевич, тут у меня пациент поступил, выдаёт себя за поэта Кутилова. Не по вашей линии его к нам вчера?.. Ну как, тот был асоциальный элемент, бомж, политический экстремист, по сути... Нет, я понимаю, что сегодня воскресенье. Завтра проверьте, пожалуйста, сообщите мне, как зарегистрировать пациента правильно, если он от вас... Кто стрелял-то? Вы и Олег Егорович? Молодцы, с полем вас.

Нет-нет, на следующие выходные обязательно с вами на охоту, обязательно. Печёнка уже зажарилась? Ну, не стану задерживать. Приятного аппетита. Всего наилучшего.

КУТИЛОВ. Презираю охотников... Это что у вас?

ПОНЫРЁВ. Телефон, а вы что думали?

КУТИЛОВ. Вот так просто из кармана и звонить?

ПОНЫРЁВ. Просто из кармана и звонить, да.

КУТИЛОВ. Хренасе.

ПОНЫРЁВ. Да, присаживайтесь, не стесняйтесь.

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Иван Николаевич, буйствует пациент-то.

ПОНЫРЁВ. Серьёзно?

1-й САНИТАР. Андропова глушил реально, еле растащили. Может, на вязку его зафиксировать?

МАРИЯ СЕРГЕЕВНА. Предлагаю сразу в изолятор.

ПОНЫРЁВ. Что ж вы так с места в карьер, Аркадий Павлович? У нас тут больница, а не юэфси.

КУТИЛОВ. Не что?

ПОНЫРЁВ. Ultimate Fighting Championship, Лига боёв без правил. Неважно. Так что вы с соседом не поделили-то, Аркадий Павлович?

КУТИЛОВ. Меня зовут Адий.

ПОНЫРЁВ. Ладно, пусть Адий. И?

КУТИЛОВ. Не люблю придурков.

ПОНЫРЁВ, Ну, мы все здесь личности неоднозначные. Заведение такое.

КУТИЛОВ. Настоящего Андропова я бы сразу замочил, без разговоров. А этот косит, придуривается.

ПОНЫРЁВ. К прочим талантам, ещё и диагност у нас объявился. Но вы же больше не будете, правда?

КУТИЛОВ. А смысл? Такого фраера раз под шконку загнать — и достаточно, проблема решена.

ПОНЫРЁВ. Ну, хорошо. Мария Сергеевна, ступайте обратно в отделение.

ПОНЫРЁВ. Что ж, давайте к делу. Когда впервые у вас обнаружилось раздвоение личности?

КУТИЛОВ. Личность у меня одна, реальности вокруг разные.

ПОНЫРЁВ. Допустим. Когда впервые обратились за помощью к психиатру?

КУТИЛОВ. Не я обратился, меня обратили. После того как из армии выгнали.

ПОНЫРЁВ. За что человека можно выгнать из армии?

КУТИЛОВ. Старшина две бутылки принёс. Собрались в ленинской комнате, а я там стишок сидел дописывал. Сел за стол, когда уже вторую допивали, а там антифриз оказался. В итоге я один в живых и остался.

ПОНЫРЁВ. То есть, токсический психоз?

КУТИЛОВ. Хрен его знает. Просто списали на гражданку после госпиталя, а они мне регулярно являться стали, сослуживцы-то. Ну и запил, чтобы от них отвязаться. Так что, обычный делирий мне в диагноз вменили.

ПОНЫРЁВ. В армии, значит, стихи ещё писать начали. Ну и как, публиковались?

КУТИЛОВ. Как сказать. Твардовскому в «Новый мир» стишки отправлял. Говорят, понравились ему. Но не срослось в итоге: где Твардовский и где алкаш Кутилов.

ПОНЫРЁВ. А я ведь тоже поэт, знаете ли. Только никому не говорите.

КУТИЛОВ. Развелось вас тут.

ПОНЫРЁВ. И тем не менее. Член Союза писателей России. Могу удостоверение предъявить.

КУТИЛОВ. Ментам предъявишь. Читай давай, поэт, послушаю.

ПОНЫРЁВ. Что, так сразу? Ну, извольте. Вот это, совсем коротенькое.

Пошёл топиться — не сумел,

а возвращаться не хотелось.

Светало. Грезилось и пелось.

И плакал. Плакал и взрослел.

Ну как? Здесь, видите ли, использованы исключительно глагольные формы. Нетривиальная задача, между прочим.

КУТИЛОВ. Вижу что глаголы, а не разводной ключ. Можно и паюсную икру половником жрать, на выходе всё равно говно получится.

ПОНЫРЁВ. Что, действительно так плохо?

КУТИЛОВ. Ну, так себе. Да ты не расстраивайся, у других не лучше. Какого-нибудь Егора Исаева почитай, что ли, — вот там стопроцентное говно, патентованное Ленинской премией. Ты на его фоне, считай, Поженян какой-нибудь.

ПОНЫРЁВ. Слушаю, Валерий Николаевич... Да, прошёл такой слух, потому и сижу здесь в воскресенье, документацию в порядок привожу, отделения полируем до блеска. Минздрав строгое указание прислал...Точно будет? Сам, лично?.. Зачем ему психушка-то понадобилась?.. Выборы, ясно. Программа визита согласована, понимаю... В понедельник ждать? Железно?.. Понял, спасибо за информацию, Валерий Николаевич. Будьте здоровы.

Пронеси, господи. Спаси и сохрани.

КУТИЛОВ. Не в ту инстанцию обращаешься. Это по другому ведомству.

ПОНЫРЁВ. Что? Откуда вам знать?

КУТИЛОВ. Оттуда.

ПОНЫРЁВ. Ладно, неважно... Значит, не понравилось вам моё стихотворение, Аркадий Павлович. А его, между прочим, журнал «Наш современник» опубликовал, и в поэтическом сборнике оно вышло, «Туманные рассветы» назывался. И две книги стихов у меня уже есть. За свои деньги выпустил, но всё же, всё же, всё же.

КУТИЛОВ. А меня «Молодой сибиряк» публиковал, даже два раза.

ПОНЫРЁВ. Да, была, кажется, когда-то такая местная газета. То есть, мы с вами коллеги по поэтическому цеху.

КУТИЛОВ. Калеки.

ПОНЫРЁВ. В каком смысле?

КУТИЛОВ. Я — поэт без публикаций, ты — публикации без поэта. Оба инвалиды.

ПОНЫРЁВ. Ладно, я бездарность, по-вашему. Но вас-то, такого гениального, почему не публикуют? Или не публиковали. Запутался я уже в вашем бреде.

КУТИЛОВ. Потому что я непубликабельный. Ни тогда, ни сейчас.

ПОНЫРЁВ. А прочтите мне что-нибудь из вашего настоящего поэтического. Которое, якобы, публиковать нельзя. Не стесняйтесь, здесь все свои.

КУТИЛОВ. Стесняться нужно мужику в женской бане, а мне стесняться нечего. Ну, слушай.

— Яма хорошая.

     Только

     на дно

     набежала лужина...

— Товарищ майор,

     но ведь это

     не наша вина —

     апрелева...

— Ну, хорошо...

     Давайте ужинать,

     да надо людей

     расстреливать.

ПОНЫРЁВ. Н-да.

КУТИЛОВ. Ну и вот.

ПОНЫРЁВ. Нет, я бы лично опубликовал. Были, были тёмные пятна в истории нашей страны. Нужно их изжить, переосмыслить — и в поэтическом смысле тоже.

КУТИЛОВ. Сейчас, что ли, времена лучше?

ПОНЫРЁВ. Как можно сравнивать? Не тридцать седьмой год на дворе.

КУТИЛОВ. Ага. Значит, можно такое сегодня публиковать?

ПОНЫРЁВ. Не мне решать, вы же понимаете. А там (палец вверх) вряд ли одобрят, конечно.

КУТИЛОВ. Там (палец вверх) давно уже одобрили. А твоё «там» (палец вверх, согнутый) не считается. Это твоё «там» — придурошное, на полшишечки.

1-й САНИТАР. Враг народа, навальнист, пятая колонна. В изолятор бы его, Иван Николаевич.

КУТИЛОВ. Вот, народ разбирается. Всегда. Его никакой квартирный вопрос не испортит.

ПОНЫРЁВ (отрываясь от ноутбука). Нашёл, есть такое стихотворение у Кутилова. Так и называется «Россия, год 37». Вы что, всего его наизусть помните?

КУТИЛОВ. Я всего себя помню. Ну, почти всего.

ПОНЫРЁВ. Если помните, то объясните, как вы тут у нас вчера появились.

КУТИЛОВ. По ошибке, скорее всего. Возвращаться тебе уже некуда, уже нету двадцатого века-то... А здесь у вас что-то исправлять — только половой орган тупить.

ПОНЫРЁВ. Спасибо за эвфемизм. Мы же все тут интеллигентные люди.

1-й САНИТАР. Меня не вписывайте, Иван Николаевич, мне это неприятно.

ПОНЫРЁВ. Как скажешь, вычеркнут... По ошибке, значит. Ну, это мы завтра выясним, по ошибке или по решению соответствующих органов подчистить наш богоспасаемый городок от непредсказуемых личностей перед... В общем, неважно. Не желаете объяснять — не объясняйте.

КУТИЛОВ. Объяснил как сумел. Значит, понималка ещё не отросла.

ПОНЫРЁВ. Хамить вот только не нужно. (Санитару.) Сопроводи его обратно.

1-й САНИТАР. Может, зафиксировать всё же?

ПОНЫРЁВ. Не стоит, мы же культурные люди. Так, Кутилов?

КУТИЛОВ. Не все люди — люди.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

КУТИЛОВ. Дурной стал язык-то. «Дискурс» какой-то, «в моменте», «токсичный», «на позитиве». Или вот «походу». Что «походу»? Куда «походу»? Почему в одно слово? Нет, отказываюсь, уволь.

ФЁКЛА. Справишься. Ты у меня адаптивный.

КУТИЛОВ. Какой ещё, блядь, «адаптивный»? Ты-то куда вместе с ними? Бери сама и пиши на этом сучьем нарративном.

ФЁКЛА. Каждому своё. Ты у нас поэтический гений, с тебя и спрос. Хоть в те времена, хоть в эти.... Слушай лучше чего скажу-то. Я тут в буфете музу этого главврача Понырёва встретила.

КУТИЛОВ. Да ладно?.. Вот, же привязалось новомодное удивление... Серьёзно? И у него муза есть?

ФЁКЛА. Маленькая такая, кривенькая. Может, карлица, не знаю. Тамарой зовут. Но она хорошая, добрая, семечек мне в карман отсыпала. Будешь?

КУТИЛОВ. Давай. (Лузгают семечки вместе.) И чего говорит?

ФЁКЛА. Да ничего особенного. Какая есть, говорит, ничего тут не попишешь. Вот и ты тоже ничего не пишешь... Так-то она, понятно, ко мне со всем уважением, как к даме высшего света, вроде Моники Беллуччи.

КУТИЛОВ. Принцесса итальянская, что ли?

ФЁКЛА. Не надо тебе... В общем, знают меня среди наших, конечно. Почтительно относятся, понимают кто такой Кутилов, место своё блюдут. Ну так не каждой же музе судьба распорядится настоящего поэта выдать, что ж им теперь, страдать всю дорогу?

ТАМАРА. Здравствуйте.

КУТИЛОВ. Здрасьте, здрасьте... Страдать, конечно, не стоит. Говорят, и у Асадова муза была, и у Егора Исаева даже.

ФЁКЛА. И у Юнны Мориц. Но та повесилась лет тридцать назад, Зиной звали. Мы с ней подружки были, пока не вот это вот всё...

ТАМАРА. Извините. Фёкла, если вы заняты, то я и одна могу, мне не трудно.

ФЁКЛА, Ладно, мы с Тамарой в кино собрались, про Крымский мост режиссёра Кеосаяна. Говорит, неплохой фильм. Ты не скучай тут. А лучше работать начинай, приду — проверю.

ТАМАРА. До свидания. Простите.

КУТИЛОВ (вновь пытается писать). Вот это красивый глагол «хайпожорить», тут не поспоришь. «Хайпожорило солнце над таёжной рекой, и над мятым червонцем, деревенской тоской...»

ЛЕТОВ. «Ленин ёбнул доской».

КУТИЛОВ. Ты ещё кто?

ЛЕТОВ. Егор, музыкант.

КУТИЛОВ. Летов, поди?

ЛЕТОВ. Ну, Летов. В этом городишке других музыкантов и не было никогда.

КУТИЛОВ. Морду в профиль поверни, Летов-Котлетов... Не в фокусе... Ну, как жизнь тут идёт, Егор?

ЛЕТОВ. Кормят хорошо.

КУТИЛОВ. Как при коммунизме.

ЛЕТОВ. А что ты имеешь против коммунизма?

КУТИЛОВ. Против коммунизма я имею всё. И даже больше.

ЛЕТОВ. А я вот коммунист. Рок-коммунист.

КУТИЛОВ. Вон туда отсядь, подальше.

ЛЕТОВ. Один дедушка Ленин хороший был вождь.

КУТИЛОВ. А нынешний как же?

ЛЕТОВ. Чертила этот нынешний. Ленин для людей был, а сегодняшний для блядей. Не тот, а этот разложился на плесень и липовый мёд. И всё идёт по плану. Так себе план.

КУТИЛОВ. От войны здесь косишь?

ЛЕТОВ. Болею я. А так-то на фуражке моей серп и молот и звезда. Гляди, если не веришь.

Чего мне косить? Всё не так однозначно. Может и поехал бы повоевать за Родину, за коммунизм. Но болею.

КУТИЛОВ. Вижу что больной. Понимаю.

ЛЕТОВ. Я один, что ли, тут больной? И ты больной, и Андропов вон тоже.

АНДРОПОВ (неожиданно громко). Вся страна больная!

КУТИЛОВ. Вот тут ты, чекист, молодец. Соображаешь. Бог отвернулся от России и смотрит вдаль на острова.

АНДРОПОВ. Бог какой-то. Причём тут Бог, товарищи. Никакого Бога нам ни партия, ни Ленин не завещали!

ЛЕТОВ. Точно.

АНДРОПОВ. Вашего мнения никто не спрашивал... И если страна случайно свернула на скользкий изгиб истории, то мы, наследники Железного Феликса, обязательно поправим её нравственное здоровье. Вернём державе величие, калёным огнём выжжем диссидентскую заразу, освободим братские народы от гнёта американского империализма! С Венгрией справились, с Чехословакией, с Польшей, с Афганистаном — и в Украине не уступим, и в братской Белоруссии, и во враждебной ныне Прибалтике. Если нужно, пройдём стальной лавиной по всей Европе, дойдём до Берлина, Парижа, Лиссабона. Слава русского оружия возродится, сапог русского солдата ступит в мутные воды Ла-Манша! Мы всё сможем повторить, всё повторим! И сам чёрт нам не брат, и сам бог нам не в помощь.

ЛЕТОВ. Не бывает атеистов под огнём.

АНДРОПОВ. Ты сам-то под огнём бывал, сопляк? Ты ещё не родился, когда мы в Будапеште венгерских фашистов вешали. И нынче всех других прочих станем вешать. Вешать! Вешать! Вешать!

Эй, ты чего опять? Не сметь меня трогать, нельзя больных рукоприкладствовать. Взяли себе моду.

КУТИЛОВ (протягивает пачку сигарет). Закуривай, чего распсиховался.

АНДРОПОВ. Мне можно, я параноик. Лечусь я здесь.

Среди больничной благодати

сплю, ем да размышляю впрок,

о чём я кстати иль некстати

подумать до сих пор не смог.

КУТИЛОВ. Ишь ты, ещё один поэт.

АНДРОПОВ. Да, поэт! Привыкли мазать Андропова чёрной краской. А Андропов не чёрный, Андропов внутри нежный, тонкий, ранимый, цветной, как радуга.

ЛЕТОВ. Сам-то понял что сказал?

АНДРОПОВ. Не дерзи мне здесь, панк недоделанный! Что ты про жизнь мою знаешь?

ЛЕТОВ. Теперь знаю. Жизнь твоя, как радуга. Ра-ду-га. Только что вслух сказал, радужный ты наш.

АНДРОПОВ. Я не говорил, не мог я такого сказать! Произошла чудовищная ошибка, напишите про это товарищу президенту, умоляю!

К курилке подходит ФЁКЛА.

КУТИЛОВ. Всё, надоели вы мне, поэты-музыканты. Ваш дом дурдом, нечего тут. Ступайте домой, вперёд и с песней.

АНДРОПОВ. Произошла чудовищная ошибка. Умоляю.

ЛЕТОВ. Пошли-пошли.

КУТИЛОВ. Чего так скоро?

ФЁКЛА. Кеосаян же. Хохлома на экране.

КУТИЛОВ. А, ну да... Слушай, с Андроповым все сразу понятно было. А что этот Летов? Он мутный какой-то, с разгона не разберу.

ФЁКЛА. Безмузный он, Тамара предупредила. Обычный психический, но в роль вжился до степени смешения. Тоже своего рода талант... Так, мне тут ещё в одно место нужно. А к тебе пришли.

КУТИЛОВ. Лида?! Здравствуй, Лида.

РАЙКОВА. Здравствуй, Аркаша.

КУТИЛОВ. Как ты тут, Лида?

РАЙКОВА. Потихоньку. Живу, кажется. Или не живу. Время такое, сразу не разберёшь.

КУТИЛОВ. Я и Лидка, и ночь. Вышли Гончие Псята. День ушёл до утра и ничем не помочь. В сеть попалась луна, звёзд ершистых десяток... Помнишь?

РАЙКОВА. Вспомнила сейчас.

КУТИЛОВ. Сколько же времени прошло, Лида? Пустого, глупого времени.

РАЙКОВА. Нет никакого времени, Аркаша, ты же сам знаешь. Сколько лет минуло с нашей последней встречи? Или веков? Или секунд? Разве это важно? Важно только здесь и сейчас, здесь и сейчас.

КУТИЛОВ. Но почему мы здесь и сейчас?

РАЙКОВА. Значит, так нужно, так предопределено чем-то, что выше нас, а потому мудрее и точнее. Ты же сам писал:

Если умер, но ходишь, как прежде,

если сдался, врагов возлюбя, —

значит, слава последней надежде,

что воскреснуть заставит тебя.

Надежда, понимаешь? Надежда всё исправляет. И ты сам сейчас тоже надежда, затем мы с тобой здесь и сейчас.

КУТИЛОВ. Мудрёно больно.

РАЙКОВА. С чего бы это вдруг я для тебя мудрёная стала? Раньше за такую не держал.

КУТИЛОВ. Время другое, Лида. Я другой. Ты другая.

РАЙКОВА. Просто ты ещё ничего здесь про себя не понял. Видно, рано тебе пока. Поймёшь, когда созреешь. Недолго уже.

КУТИЛОВ. Надеюсь... Ага, так что ж мы тут с тобой на холоде? Пустят тебя со мной в диспансер, нет? Часы-то неприёмные уже. Сейчас пойду спрошу.

РАЙКОВА. Не нужно. Пошли со мной, тебя ждут.

КУТИЛОВ. В город? Так не выпустят же.

РАЙКОВА. Дурачок же ты у меня. Вставай, пойдём.

КУТИЛОВ. Ладно, пойдём. А куда?

РАЙКОВА. В Дом актёра, куда ещё.

КУТИЛОВ. Ух ты. А кто меня там ждёт?

РАЙКОВА. Чекменёв с Великопольским. И другие там разные, кажется.

КУТИЛОВ. Вот это да. Пропустят меня нынче в ресторан-то, как думаешь? Раньше и близко не подпускали, даже с Чекменёвым.

РАЙКОВА (вздыхает). Как есть дурачок из психушки. Пошли, тебе говорят.

АНДРОПОВ. Кутилов, ты где? Кути-ило-ов! Передай им там, что я не нарочно, я исправлюсь! Исправимся мы! Все исправимся. (Оборачивается к залу.) Каждого исправим, каждого. Для нас неисправимых нет. Нет для нас неисправимых.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Шумно здесь. Не люблю.

ЧЕКМЕНЁВ. А я как дома. Как в лучшие времена. (Громко обращается к кому-то.) Артур, привет! Отлично выглядишь... Чуть позже, дорогой, спасибо. Мы тут с Генкой сидим вот Кутилова ждём. Потом обязательно, Артурчик, конечно... Нет, Гена, зря, хорошо здесь. Ты-то не любитель был Дома актёра, а мне нравилось. Бывало, сдашь номер — и сюда. А тут все свои: и Хайкин, и Алексеев, и Генка Носовец с телевидения. Кутилова, правда, не было, не пускали его сюда, бомжару грешного.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Его вообще никуда не пускали.

ЧЕКМЕНЁВ. Почему? В редакциях у нас Аркашу принимали. По вечерам, конечно, когда начальство на своих «волгах» по домам разъезжалось. Сколько водки мы там с ним выпили. Да и с тобой.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Наливай, чего сидим дурнями.

ЧЕКМЕНЁВ. И то верно.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Ты-то хоть понимал тогда, что водку пьёшь с гением?

ЧЕКМЕНЁВ. Да не так чтобы очень. Ну, Кутилов, ну, поэт из теплотрассы, сиделец бывший. Мало ли таких тогда к редакции прибивалось. А ты, помню, материл нас, что мы его не ценим. Листочки за ним прибирал со стишками, Аркашей по пьяни написанными.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. А сколько не прибрал. Вы же, идиоты, их в мусорку потом выкидывали, наутро похмелившись. А дома он у меня много писал. Я всё сохранил.

ЧЕКМЕНЁВ. За это я тебя и люблю, Гена. Но я ж запойный был, ты помнишь. А когда в завязке оказывался, тогда и с Аркашей редко виделся. Тот-то не просыхал вообще, а мне какой интерес с ними, алкашнёй, пока снова на стакан не подсяду... О, вот и наш красавчик.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Здравствуй, Аркаша, здравствуй.

ЧЕКМЕНЁВ. А Лида где?

КУТИЛОВ. В туалете прихорашивается, сейчас будет. Вы-то давно здесь?

ЧЕКМЕНЁВ. Да полбутылки ещё не выпили.

КУТИЛОВ. Я не про кабак.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Дней пять, наверное.

ЧЕКМЕНЁВ. Друг мой Аркадий, как же я рад тебя видеть.

КУТИЛОВ. Я тоже. Ладно, рассказывайте что тут и как.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Плохо всё. Совсем плохо. Хуже некуда.

ЧЕКМЕНЁВ. Нет, вначале-то было хорошо, отлично даже. Перестройка там, гласность, свобода.

КУТИЛОВ. Прямо так и свобода?

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. По большому счёту, да.

ЧЕКМЕНЁВ. Что ты! Писать стало можно обо всём, в газеты молодёжь толковая подтянулась. Володю Кема помнишь, нет?

КУТИЛОВ. Нет, не помню.

ЧЕКМЕНЁВ. Жора Бородянский, Миша Лебедев, да много ещё.

КУТИЛОВ. И где они сейчас, эти молодые и свободные?

ЧЕКМЕНЁВ. Нету, кончились. Кого к нам забрали уже, кто эмигрировал, кто перекрасился в чёрное.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Чёрные времена пришли, Аркаша. Совсем чёрные. И люди почернели прямо на глазах.

ЧЕКМЕНЁВ. Ну не знаю.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Я историк, я так вижу. Фёдору Михайловичу легче было в нашем остроге сидеть при проклятом царизме. Откинулся — и дальше книжки пиши, по заграницам разъезжай, в рулетку проигрывайся. А сейчас не семь лет дают за участие в петрашевском заговоре, а десятку выписывают за малейшую недостаточную почтительность. И книги Достоевского из продажи не изымались, как у нынешних критиков власти, и Герцена заочно не приговаривали к тюремному сроку.

КУТИЛОВ. Понятно. Наливай.

ЧЕКМЕНЁВ. А твои книжки, Аркаша, никто пока не запрещает. И первую, и вторую, что Генка к печати подготовил, и другие.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Это временно. И потом, «Скелет звезды» в девяносто восьмом вышел, ещё при совсем другой власти. Сейчас хрен бы кто взялся тебя публиковать. Потому что ты свободный, а значит опасный. Такие нынче времена.

ЧЕКМЕНЁВ. А окончательно свободен лишь кто? Правильно, бомж вроде тебя, Аркадий. С которого нечего взять, которого нечем запугать. Ты бы сюда вписался, хоть и ненадолго.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Даже Пугачёва не вписалась, а наоборот, выписалась.

КУТИЛОВ. Да ты что?

ЧЕКМЕНЁВ. Ага, в Израиле сейчас живёт. А я вам рассказывал, как интервью у Пугачёвой брал, когда никто взять не смог? Короче, приехала она к нам на гастроли...

КУТИЛОВ. Сто раз рассказывал.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Как будто поговорить больше не о чем.

ЧЕКМЕНЁВ. Ну и как хотите, раз так.

КУТИЛОВ. Есть о чём поговорить. Вы сами-то давно отсюда?

ЧЕКМЕНЁВ. Я лет пять, Генка пораньше. Болели, ничего остросюжетного.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Болтались там, как не пришей рукав к карману, пока вот сейчас обратно не направили.

КУТИЛОВ. А зачем?

ЧЕКМЕНЁВ. Тебе в помощь. В курс дела ввести и вообще. Чем нынче и занимаемся. Ты не знаешь, что ли?

КУТИЛОВ. Да как-то... Как будто кричит незабудка, кувшинка хохочет в воде, как будто предчувствие бунта... Смутно всё пока. Понимаю, что заря не зря и я не зря, но смысл ускользает. Проясняйте, если в помощь мне здесь.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Ну, смотри...

РАЙКОВА. Соскучились, молодёжь?

ЧЕКМЕНЁВ. Лида, ты ослепительна!

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ (встаёт, вежливо подвигает стул). Прошу.

ЧЕКМЕНЁВ. А давайте шампанского за встречу. Гена, наполняй бокалы.

КУТИЛОВ. Мне водки.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Кутилов, скажи тост.

КУТИЛОВ (встаёт, крутит в руках рюмку, садится). Не готов, не знаю что сказать. Пусть Лида.

РАЙКОВА. За любовь, за что же ещё. Я помню это твоё, хоть и обидное.

Рассудок смиряет кипенье крови...

Твой взгляд голубее кинжала...

И, может, не палец, а горло любви

кольцо обручальное сжало.

Состарил сентябрь и фигурку твою,

твои очертанья грубеют...

Похоже, что я на расстреле стою,

и наши уже не успеют.

Успели. Наши успели. Так давайте за нас и за любовь.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Умеешь.

ЧЕКМЕНЁВ. Она же из высших сфер, чего ты хотел. Не нам с тобой чета.

РАЙКОВА (смеётся). Да какие там сферы, господи. Смех один. Вернётесь, сами всё увидите.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Да, было такое обещание... Ого!

ЧЕКМЕНЁВ. Евгений Александрович! Неожиданно. А помните, я интервью у вас брал? Уже после того, как Саша Бекишев вам его стихи вручил (кивает на КУТИЛОВА), а вы потом Аркадия в своей знаменитой антологии опубликовали? Как же вы там написали тогда? «Кутилов — надтусовочный поэт, он принадлежит не той или иной группе, а прямиком — русскому языку, русской поэзии и русской совести».

ЕВТУШЕНКО. Да-да, помню, конечно.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ (берёт стул от соседнего столика, придвигает). Присаживайтесь.

ЕВТУШЕНКО. Спасибо... Ты когда встал сейчас, Аркаша, смотрю: ты или не ты? Теперь вижу, Кутилов.

ЧЕКМЕНЁВ. А это Лида.

ЕВТУШЕНКО. Очень приятно, Лида. Поэт Евтушенко. Очень красивое имя у вас.

КУТИЛОВ. Есть одна золотая примета,

проще самых простейших примет:

слово «очень» найдёшь у поэта,

значит, это уже не поэт.

ЕВТУШЕНКО. Брось, не придирайся.

КУТИЛОВ. Я не придираюсь. «Хотят ли русские войны» кто написал?

ЕВТУШЕНКО. Знаешь, ты тоже не ангел, между прочим.

ВЕЛИКОПОЛЬСКИЙ. Это временно. Вот Лида у нас действительный ангел высшего чина.

ЕВТУШЕНКО. Я вижу и преклоняюсь.

КУТИЛОВ. Ты на вопрос-то отвечай. Хотят русские войны? Вот прямо здесь и сейчас? Хотят или не хотят?

ЕВТУШЕНКО. Не мучай меня. Кто же тогда мог подумать.

КУТИЛОВ. Поэту не нужно думать, поэту нужно чувствовать. И предчувствовать.

ОФИЦИАНТ приносит бутылку коньяка.

ОФИЦИАНТ. Просили передать поэту Кутилову от того столика. «Асканели», шесть лет выдержки.

ЧЕКМЕНЁВ (в сторону). Спасибо, Артур!.. Да, Артурчик, идём мы уже... Генка, пошли, Хайкин зовёт.