Павел Лемберский "За тебя, малыш" (Киев, издательство...
«Проза Павла Лемберского, живущего в Нью-Йорке филолога и киноведа, известна читателю в основном по роману «В пятьсот веселом эшелоне» (2011), хотя рассказы его много публиковались и раньше. Критика видела в Лемберском и нового Бабеля, и нового...В пятьсот веселом эшелоне. Роман
"В ПЯТЬСОТ ВЕСЕЛОМ ЭШЕЛОНЕ"Глава Первая, в которой мы знакомимся с героями нашего повествования, Илюшей Нежинским и его другом Андреем Филлиповым, и совершаем с ними путешествие в город их детства. Другими словами: в самом начале промелькнувших и...Основная
-
Вкратце обо мне
Книга прозы Павла Лемберского «Река No 7» производит сильное впечатление. С ней на авансцену выходит один из немногих новых писателей самовыражения. Гротескность его мира говорит прежде всего о том, что в нем нет фальши. — Василий Аксенов *********** Мир Павла Лемберского подобен заглавной букве Л, стоящей на двух континентах, подобен Летчику, перелетающему из Старого света в Новый свет и обратно, не замечая Атлантики; он, мир Лемберского, быстр и проворен, ибо драйв внятности диктует автору ритм речи; мир этих рассказов ясен, причудлив, полон автора, но не эгоизма, стремительного повествования и творящей странности, но не вычурности, а отменного воображения — единственного товара дозволенного искусству. — Александр Иличевский *********** Проза живущего ныне в Нью-Йорке Павла Лемберского занимательна в первую очередь возрождением будто уже и не поддающейся возрождению традиции, точнее — даже тенденции, охватывающей несколько традиций, от Бабеля до Аксенова и Юза Алешковского: писатель с какой-то неимоверной свободой совмещает авантюрный сюжет с гипертрофированным стилистическим потоком; лексическое буйство и повествовательный напор не взаимоуничтожаются, но создают единый стилистическо-нарративный сплав. — Данила Давыдов, «Новый Мир». *********** Живущий в Нью-Йорке прозаик Павел Лемберский — один из немногих, кому удалось в современной русской литературе продолжить лучшие традиции эмигрантской словесности 1970—1980-х годов — самоироничное описание освобождающегося сознания и зарисовки быта «голых людей на чужой земле». Главным героем романа «В пятьсот весёлом эшелоне» Павла Лемберского становится устная речь, точнее — письменная имитация устной речи, взрывная, синкопированная по ритму, напоминающая своей непредсказуемостью джаз. Закрученная детективная интрига оказывается нитью, на которую, как бусины, нанизаны обаятельные — иногда уморительно смешные, иногда печальные — монологи героев, в которых они готовы связать самые разные эпохи и найти философические объяснения для любых событий. — Илья Кукулин, критик. *********** Представьте Борхеса, пишущего философские концептуальные анекдоты языком, сравнимым по яркости с языком Бабеля. Иногда что-то — главное — происходит в зазоре между фразами, и из разрывов в тексте тянет сквозняком боли и отчаянья, которые можно заглушить разве что иронией. — Антон Нестеров о книге «Река No 7» в «Независимой газете». *********** Эта проза, способная «дёшево и сердито» удовлетворить самого рафинированного эстета и филолога, в то же время восполняет тот мощный дефицит искренности, который существует сегодня и в литературе, и в жизни. — Псой Короленко о книге «Город убывающих пространств». *********** Проза, которая может считаться в равной степени русской и американской, — творческое становление Лемберского пришлось на 90-е годы и происходило уже в эмиграции. И дело не только в том, что большая часть рассказов написана на материале жизни русской эмиграции в США и Израиле, но и в самой стилистике повествования и проблематике: русский в Америке рассматривается автором не как проблема столкновения менталитетов, а как проблема особого качества новых американцев. — Сергей Костырко, «Новый мир». *********** Как раз по границе между культурами и ведет Лемберский читателя, умело заостряя все комическое, гротескное и китчевое, что подсмотрено им как в Старом, так и в Новом Свете. Так возникают изящные и остроумные притчи. Жизнь в этой Вселенной чрезвычайно неустойчива — со странным звуком она ускользает от наблюдателя, она просачивается во все щели, она испаряется изо всех дыр. Жить в этой Вселенной, несомненно, очень непросто и, вероятно, очень невесело. Но читать об этой жизни доставляет удовольствие. — Ольга Мартынова, «Neue Zürcher Zeitung» (Цюрих). *********** Лемберский создал истинно постмодернистский сказ, уникальный и способный удивить и озадачить возможно в большей степени, чем нарративные стили его прославленных предшественников. — Эндрю Вахтель, провост Северо-Западного университета, США — о книге «Уникальный случай».*********** Схожим образом была устроена борхесовская «Энциклопедия китайского императора», когда перечисление, начинавшееся с методологически правильных явлений, уходило в глухую несознанку; когда автор открывал левую скобку, а правую (вали валом, потом разберём) поставить забывал. Ну или же она не подразумевалась, правая-то. Высокое и низкое, случайное и типическое смешиваются в разных пропорциях для того, чтобы из «какого сора» постепенно начало проступать авторское лицо, его собственная биография, разложенная на десятки голосов. — Дмитрий Бавильский о книге «Уникальный случай» в «Частном корреспонденте».*********** У прозы Павла Лемберского обширная родословная, от Д. Хармса до Вл. Марамзина. Этим рассказам незачем продолжаться долго, ибо они играют в другие игры – дискурсивные. Это рассказы о неразборчивости, беспечности, дремучести нашего языка. — Михаил Эпштейн о книге «Город убывюших пространств».*********** Книга писателя и сценариста Павла Лемберского, русского американца с тридцатипятилетним стажем, как скупо сообщают аннотации, — «о похождениях русских эмигрантов в Америке». Дело здесь не в похождениях, не во внешних событиях (не столько в них) — хотя без них, понятно, никакой жизни не рассказать. Это история людей, изъятых (изъявших себя) из родимого контекста и обрастающих в эмиграции контекстами новыми, еще как следует не известными и далеко не освоенными. О том, как топорщатся новообретаемые — и покидаемые — контексты... — и как человек в них снова и снова пробует быть самим собой. — Ольга Балла о романе «В пятьсот веселом эшелоне» в «Независимой газете».*********** Игра на внезапных сменах планов, на постоянной перемене «фильтров», определяющих отношение читателя ктому или иному персонажу, переход из сферы сугубо реальной в многомерный мир фантазии, монтажная стыковка разных пластов времени и широкая словесно-стилистическая палитра, в основе которой лежит ироническая живая разговорная речь, порой неброско организованная по поэтическим правилам, определяют непривычную степень насыщенности повествования, на пространстве двух-трех страниц создающего емкий микрокосм, в котором живут, действуют и размышляют герои Лемберского. —Александр Сумеркин о книге «Река № 7».*********** Осмелимся предположить, что герои Лемберского — это голые души на границе ада и рая. Это действующие лица той исторической драмы, которая увязывала две сверхдержавы с местами посмертного обитания душ. Представление о СССР как об аде, о США как о рае, широко распространённое в конце 1970-х — начале 1990-х, нивелируется у Лемберского тем, что и там и там люди занимаются одним и тем же, более того, это одни и те же люди. По сути дела перед нами — персональный лимб Лемберского, то есть область, созданная для великих, но не крещёных людей, говоря обобщённо. Это промежуточная зона, лимитроф, пространство диалога культур, описанная с добротой Толстого и безжалостностью Чехова. — Екатерина Дайс о романе «В пятьсот веселом эшелоне» в «Русском журнале».*********** У Лемберского все равны, поэтому очень часто тот персонаж, который появляется в рассказе первым, становится своего рода ключом для открытия пространства, наполненного другими героями. Кому из них предстоит довести историю до финала – неясно. Отказавшись от главного действующего лица и от традиционной линейной композиционности, Лемберский рисует яркие абстракции – из их деталей читатель может собрать историю сам. А не захочет – тогда пусть наслаждается буйством мазков, полетом кисти… Яркая образность Лемберского обладает очевидным сюжетообразующим свойством. Сколько еще можно добавить к абзацу из рассказа «Расстегнутый ворот рубашки»: Пустопорожняя шатенка бальзаковского с гаком возраста: тряпки, сплетни, курорты. Дочь не хочет (не может?) замуж и курит с горя дрянь какую-то. И это после Принстона? – чтобы читатель дорисовал начало и конец биографии пустопорожней шатенки на основании собственного опыта, опыта знакомых, прочитанного, наконец? — Вадим Ярмолинец о книге «Уникальный случай» на портале Booknik.*********** The talented Pavel Lembersky, Jewish Odessan heritage pulsing in his literary arteries, adroitly talks the Russian expat talk as he walks the American immigrant walk. Lembersky’s verbal art is nothing short of a wonder. Once a Soviet teenager quickly outfitted to write original American prose, Lembersky has steadfastly followed the example of the leading lights of early Russian émigré literature—Aldanov, Berberova, Gazdanov—by refusing to trade in his Russian quill pen even after decades of living in America. The Death of Samusis generously showcases Lembersky’s achievement as a writer of shorter fiction—a fearless chronicler of exile, a loving absurdist of love and desire, and paradoxist of life’s endless bifurcation. — Maxim D. Shrayer, Boston College professor and author of A Russian Immigrant.*********** Lembersky innuendoes go hand-in-hand with another mainstay of oral storytelling, hearsay. Each of the stories in this collection by a writer born in Odesa, Ukraine, begin the way Isaac Babel’s Odesa Stories do, the way an Odesan anecdote does. “Among the Stones” starts with: “One man, far from old yet, loved to converse with plants. Another one, contradicting the first, found stones to be the more interesting companions. And that is from whom he had alleged to have heard the following story.” Readers might get the feeling that they’re at the end of a long game of telephone, in the process of which a perfectly ordinary occurrence has been inflated and deformed into something hilariously surreal. This is one of the hallmarks of Odesan humor, from the novels of Ilya Ilf and Yevgeny Petrov to the sketches of the recently departed comedian Mikhail Zhvanetsky. — Ian Ross Singleton on The Death of Samusis in Los Angeles Review of Books.*********** Funny, unique and completely unpredictable, The Death of Samusis, takes you on a wild journey through transitional states of mind, inspired by all kinds of binaries: Russian vs American. Male vs Female, Old vs New. — Lara Vapnyar -
Страна
США
Авторский лист
-
Литературная биография
The short version:
Pavel Lembersky was born in Odesa, Ukraine and emigrated to the United States in 1977. After receiving his BA in comparative literature from The University of California at Berkeley, he did graduate work in film at San Francisco State University and worked in New York City on a number of film projects such as Jonathan Demme–Spalding Gray’s cult classic Swimming to Cambodia and Steven Wright’s Oscar-winning short The Appointments of Dennis Jennings, among others.
Pavel authored five story collections in Russian, most recently, Here’s Looking at You, Kid (Kyiv, 2018) and De Kooning (New York, 2019) and two novels, Aboard the 500th Merry Echelon (2015) and the yet unpublished 200 Brand New Shiny Cadillacs (2022). His short stories have been translated into English, German, Finnish and Vietnamese and have appeared in literary magazines such as Little Star, Words Without Borders, The Brooklyn Rail, Trafica Europe, Fiction International, Gargoyle, Inostrannaia Literatura, Novy Mir, Teatr, Colta, Novy Bereg, Textonly etc. Lembersky’s short story collection Fluss Nr. 7 was published in Frankfurt. For years Pavel hosted a radio talk show in New York City. His most recent story collection in English,The Death of Samusis, and Other Stories came out in 2020. Pavel Lembersky lives in Brooklyn.
please check out Pavel's most recent piece of art-writing. https://artfocusnow.com/people/komar-and-melamid-the-subjunctive-moods-of-history/
The long version:
I was born in sun-bathed city of Odesa, Ukraine, along with Anna Akhmatova, Isaac Babel, Yuri Olesha, Vladimir Zhabotinsky, and other greats. Following in my father’s footsteps, I enrolled at the Odessa College of Refrigeration and Food Industry, more out of necessity than choice: the science of food preservation being the lesser of two evils next to an otherwise compulsory stint in the Soviet Army. Emigrating to the United States in 1977, I quickly discovered that the canned food market was hopelessly cornered by Andy Warhol, so I decided to concentrate on a career of a foot messenger.
I took multiple stabs at the Arts at The School of Visual Arts, while supporting myself as a cab driver, garment district shipping clerk and speed reading program salesman.
Following a cross-country move, I studied comparative literature (Russian and English) at UC Berkeley, where I was lectured by the likes of Czeslaw Milosz, Rene Girard, Claude Levi-Strauss and Michel Foucault. In my undergraduate thesis I applied Mikhail Bakhtin’s concept of polyphony to Dostoyevsky’s The Brothers Karamazov and Faulkner’s The Snopses Trilogy.
In the mid-80s I studied Film Theory and Production at San Francisco State University under the benevolent gaze of Dean August Coppola, who, nevertheless, could not countenance my proposal for a 3 minute MTV-style mini-rock opera “Oedipus Redux” (libretto by Sophocles, noise-music and camerawork by Pavel Lembersky).
Back in New York, I supported myself as a computer programmer, while writing screenplays and working in the film industry on such projects as Jonathan Demme and Spalding Gray’s Swimming to Cambodia and the Oscar-winning “The Appointments of Dennis Jennings,” written and starring the comedian Steven Wright, among others.
After a two-year stint in the business jungle of Yeltsin’s Russia, I entered the 21st century as a co-host of a classic rock program on New York’s Russian radio and occasional curator of downtown art shows. One such show, entitled Living With It, had me sharing my apartment with some 30+ artworks by 27 New York artists, the kitchen and bathroom both turned into installations.
Each of the twenty-seven stories that comprise my first book in English, The Death of Samusis, written and translated over the period of two decades, takes its origin and inspiration in the patchy fabric of my experience, however fictionalized or amplified the final product may be. Their moods range from mildly transgressive, experimental, darkly surreal to fairly conventional, even ‘realistic’, though never without a tinge of irony, and, on occasion, a smear of sarcasm. The shifting subjectivity of the narrative voice owes a debt to Bakhtinian polyphony, and, to some degree, Flaubertian neutrality. Thus the storyteller in some texts may appear ill-informed or confused, his perspective is likely to change from story to story, and his first person privilege suspended. My youthful fascination with the chiseled prose of Isaac Babel or the profound flamboyance of the Russian Dadaist Daniil Kharms could not help but put its stamp on my early writing, just as the American postmodernists, Donald Barthelme and Robert Coover, or – at the opposite end of the spectrum – John Cheever and Richard Yates, in one way or another, have affected my more recent output. But then so did Kierkegaard, Musil, Kafka, Sylvia Plath